Синтия Хэррод-Иглз - Черный жемчуг

– Теперь уже не красавица, – ответила Аннунсиата с горестной улыбкой. – Видите, я сижу здесь в одиночестве, всеми покинутая...

– О, все это временно. Как только у вас будет ребенок, все пойдет по-прежнему. Говорят, что король влюблен в вас – это правда, дорогая?

– Он очень добр ко мне, – ответила Аннунсиата. – Но в его доброте нет ничего непристойного.

– Об этом я тоже слышал, – подтвердил Эдуард. Он всматривался в лицо Аннунсиаты, как будто ища ответа на невысказанный вопрос. – Ходят и такие слухи, что леди Баллинкри – самая добродетельная женщина при дворе, – он умудрился придать своей фразе легчайший оттенок вопроса.

– Хьюго и я очень любим друг друга.

– Боже мой! – Эдуард выпустил ее руки, поднял кубок и провозгласил тост: – За единственную счастливую пару в Уайтхолле! – улыбнувшись, Эдуард склонил голову перед Аннунсиатой. – Но разве вы не знаете, дорогая, что невозможно делать карьеру, пока вы не избавитесь от своей старомодной щепетильности?

Аннунсиата рассмеялась.

– Вы говорите прямо как придворный, Эдуард. – А теперь расскажите мне, что нового дома – я уже давно не слышала вестей из Йоркшира. Расскажите, как идет ваша жизнь комиссара. Мама пишет, что в Йоркшире вы пользуетесь уважением.

Эдуард подвел ее к креслу и придвинул другое кресло поближе, приготовившись выложить все последние новости из дома. Аннунсиата с изумлением поняла, что испытывает блаженство от долгой неторопливой беседы с человеком, столь похожим на нее, который знал ее всю жизнь и отлично понимал ее мысли. В чем-то этот разговор был даже лучше бесед с Хьюго, ибо Хьюго не знал, какой была Аннунсиата в детстве, и оказалось, что трудно сравнить какие-либо слова с целительным очарованием фразы «а помните?» Однако продолжая слушать, болтать и смеяться, она почувствовала, как между ними пробежал какой-то холодок – она так и не уловила, откуда он взялся. Они обменивались вопросами и ответами, увещевали и предостерегали друг друга, и временами Аннунсиата теряла нить разговора.

Эдуард рассказывал о своей жизни, работе и о том, как уважительно относятся к нему люди; о замке Морлэндов, о переезде туда Арабеллы, матери Фрэнка; о неожиданном браке Кэти с Макторпом; об отъезде Кита в Шотландию. Аннунсиата поведала все, что Эдуарду еще не было известно о ее жизни при дворе, показала ему незаконченный портрет, сообщила, как она меняла обстановку комнат и о том, что ее вкусы и вкусы короля во многом похожи. Дважды под различными предлогами в комнату входила Берч, неодобрительно поглядывая на свою развеселившуюся хозяйку – Аннунсиата уселась на подоконник так, что из-под подола просторного платья виднелись ее голые щиколотки, а на лице играл неподобающий румянец, когда этот «мастер Морлэнд» протягивал ей руки и смешил самым непристойным образом.

– Как приятно видеть вас здесь! – вырвалось у Аннунсиаты, и она не заметила, каким странным взглядом окинул ее Эдуард. Хьюго не вернулся домой к обеду, а послал записку с сообщением, что будет только к ужину, и Аннунсиата с удивлением обнаружила, что она вовсе не разочарована этим.

– Я отправлю Тома за обедом, и мы поедим вместе – только вы и я, – предложила она.

– Это было бы великолепно, – значительным тоном отозвался Эдуард.

Аннунсиата рассмеялась.

– Как официально вы держитесь! О, я рада, что Хьюго не придет – мы сможем еще немного поболтать, а если вы собираетесь завтра уезжать, нам понадобится целый день, чтобы вдоволь наговориться!

– Сможем ли мы когда-нибудь наговориться вдоволь, Нэнси? Сомневаюсь, – улыбаясь, ответил Эдуард. – Однако я тоже рад, что Хьюго не придет к обеду – только не говорите ему об этом.

– Хьюго не стал бы возражать – он любит вас.

– Я рад, что вы это знаете, – кивнул Эдуард. – Надеюсь, вы также знаете, что он любит вас.

– Да, разумеется, – ответила Аннунсиата. – Итак, что вы будете есть на обед? О, Эдуард, как прекрасно видеть вас здесь! Я бы хотела, чтобы вам не надо было уезжать.

– Мне не обязательно уезжать, но придется, – откликнулся Эдуард. – Можно, я позову вашего слугу?

Это была странная зима: в декабре стояла такая жара, какая бывает в мае, и сбитые с толку весенние цветы начали пробиваться сквозь землю и распускаться рядом с опавшей осей ней листвой. Кэти собрала букет крокусов и поставила их в глиняный горшок из-под варенья – в доме Макторпа не водилось такой роскоши, как цветочные вазы. Крокусы источали сладкий влажный аромат; вероятно, потому что они были не к месту и не ко времени, от них веяло одиночеством. В замужестве оказалось труднее всего смириться не с мужем, домом, или положением в обществе, а именно с одиночеством. Кэти выросла в многолюдном доме, а теперь ей весь день приходилось проводить одной или в обществе слуг. Даже ее муж, каким бы неподходящим собеседником он ни был, пришелся бы сейчас кстати, но он целые дни проводил в работе. Кэти еще стояла в гостиной, глядя на крокусы, когда вошла одна из служанок – замызганная девчонка, такая же, как и прочие слуги, ибо никто из уважающих себя слуг не желал работать на Макторпа – и заявила:

– Там женщина, миссис. Пришла к вам.

Кэти недоуменно повернулась. Женщина – кто бы это могла быть?

– Посетительница? – вслух произнесла она. Служанка беспомощно глядела на Нее, разинув рот и ничего не понимая. – Проси ее. Приведи ее ко мне.

Служанка ушла и спустя минуту вернулась в сопровождении Руфи.

– Я проезжала мимо и решила проведать тебя, – вместо приветствия произнесла Руфь. Она была в амазонке и сапожках, ее пушистые рыжеватые волосы выбились из-под старомодного черного капюшона. Откровенное любопытство на лице Руфи заставило Кэти улыбнуться.

Девочка-служанка исчезла.

– Я рада видеть вас, – заговорила Кэти. – Я бы предложила вам освежиться с дороги, но, боюсь, слугам понадобится слишком много времени, чтобы что-нибудь приготовить. Мне все время приходится вдалбливать им их обязанности, и выходящее из ряда вон событие приводит их в совершенное недоумение.

Руфь стаскивала с руки тесную перчатку.

– Не беспокойся, я ненадолго – я приехала на молодом жеребце, а он и минуту не может простоять на месте. Как твои дела? Ты выглядишь усталой.

– Мне не часто удается выходить из дома. Руфь огляделась.

– Здесь гораздо лучше, чем я себе представляла.

– Мне больше ничего не нужно, – решительно заявила Кэти. – Слуги здесь неумелы и глупы, но они не злые. Вы приехали, чтобы узнать, как я живу? Или посмотреть, не сожалею ли я о своем поступке?

Руфь сдержала улыбку, и в ее глазах появилось понимающее выражение.

– Мне и в голову не приходило осуждать тебя. Кажется, я понимаю, почему ты решилась на такой шаг.