Коре Холт - Конунг. Изгои

— Лей воск! — кричу я ему. — На что мне конунг, если он не в состоянии помочь мне? Смотри!

Он повинуется — быстро и ровно заливает дощечку воском.

Я снова хватаю палочку и пишу в мрачном молчании. Но я вынес урок из того, что случилось. Теперь я вполголоса произношу слова, которые пишу, и знаю, что он их слышит, — он делает вид, что дремлет, но удовлетворенно хмыкает, когда ему кажется, что я нашел удачное слово. Или обиженно молчит, если оно ему не нравится.

Я пишу долго, наконец послание готово. Оно написано на воске — послание нашему другу ярлу Биргиру, который должен понять, что ему выгодно прислать нам оружие. Я читаю послание вслух. Сверрир — человек широкий и умный. Он хвалит меня чуть больше того, что я заслуживаю. И мне приходится напрячь все силы, чтобы стерпеть это.

Теперь послание нужно переложить на пергамент, этим искусством тоже владеют немногие. Я хожу по покою и трясу рукой, чтобы она, скованная ожиданием и нетерпением, стала гибче и мягче, так молодая невеста бывает скована перед встречей со своим женихом. Мысль сделала свое, способность человека находить нужные слова сделала свое. Теперь рука, кисть, пальцы должны показать свое искусство на пергаменте.

Я уже у стола, но тут он вскакивает и кричит:

— Нет!… Подожди!… Мы с тобой кое-что забыли! Надо похвалить и его проклятую супругу. Ведь она может увидеть это послание.

Я встаю и говорю холодно, как ветер, дующий зимой с открытого моря:

— Сверрир, если ты хочешь потребовать от меня новых усилий, если ты не можешь одобрить того, что я уже сделал…

— Нет! Не могу, — говорит он.

Я комкаю пергамент и швыряю его в угол. В глазах у меня слезы, я тут же бегу за пергаментом и начинаю его разглаживать. Сверрир хватает пергамент:

— Так нельзя! — кричит он. — Нельзя! Разве ты не понимаешь, что эта чертова баба может увидеть наше послание? Мы должны похвалить и ее.

— Кто из нас его пишет, ты или я? — кричу я.

— Кто из нас конунг, ты или я? — отвечает он.

Мы опускаемся на лавку, скоро утро, мы долго молчим. Вскоре он говорит:

— Напиши о ней коротко, но выразительно, Аудун. Коротко, но выразительно. Она, кажется, некрасива? Мы ведь видели ее, когда были у ярла. Напиши, что она прекрасна. Напиши, что она сверкала… напиши что хочешь… о ее сверкающей красоте…

— Надо не так, — возражаю я. — Образ твоей прекрасной жены, господин ярл, смягчил наши сердца и радовал нас всю дорогу от твоей усадьбы до Хамара.

— Замечательно! — кричит он.

И я снова пишу, теперь уже на пергаменте.

Мы стараемся не дышать, пьяные крики снаружи умолкли, ветер стих.

Наконец послание готово.

За порогом уже наступил день. Кто-то стучит в дверь и хочет зайти к нам. Это священник, которого мы вынесли на снег.

Сверрир говорит:

— Аудун! У меня есть только один друг. И это не ярл Биргир.

— Я знаю, — говорю я. — И других у тебя не будет.

Теперь надо отослать письмо.

Вот что я помню об этом святом семействе:

Мы зашли в конюшню, где они трое спали, в Хамаре было раннее утро. Ночью сильно подморозило, снег покрыла тонкая ледяная корка, она хрустела у нас под ногами. Я поднял голову, над конюшней еще стояла одинокая звезда — теперь в предрассветных сумерках она поблекла, день почти стер ее с неба. Лошади встретили нас ржанием, те трое спали.

Суровый воин с шрамом на переносице вскакивает и хватается за меч. Светловолосая молодая женщина трет заспанные глаза — на мгновение выражение боли исчезает с ее лица, а потом снова искажает ее черты. У нее темные, сильные и мягкие руки, она целительница. Его зовут Сигурд. Ее — Рагнфрид. Рядом спит их сын.

Слегка презрительно, но не без зависти, мы зовем их Святым семейством.

Мальчик еще спит, и Рагнфрид прикладывает палец к губам, чтобы мы не разбудили его. Из овчины, в которую он укутан выглядывает детское личико. Мальчик спит на руках у матери. Вот он зевнул и проснулся, вернувшись в царство дня с далеких просторов, где бегал ночью, словно жеребенок во сне Господа Бога. При виде конунга Рагнфрид заподозрила недоброе и у нее тихо потекли слезы.

Первый раз мы увидели Рагнфрид в монастыре на Селье, потом она проделала долгий путь сюда, неся ребенка на спине. Здесь жила ее прежняя хозяйка, Сесилия, сестра Сверрира, умная, суровая хозяйка Хамара в Вермаланде. И здесь же Рагнфрид снова встретила своего жениха, отца ее ребенка, Сигурда из Сальтнеса, — в сражении при Рэ ему перерубили переносицу.

Я мало что знаю про этих двоих — что мы вообще знаем о гордых сводах человеческого сердца и о звучащих там гимнах? Они так и не повенчались в церкви, и он не купил ее за серебро или землю, как пристало бы почтенному бонду. Про нее говорили, будто над ней надругались воины Эрлинга Кривого, это потом уже она встретила Сигурда в саду женского монастыря в Нидаросе, это там над ними раскинулось ночное небо, и ветер смеялся.

Сверрир говорит:

— Я должен просить тебя, Сигурд, отвезти это послание ярлу Биргиру Улыбке.

Письмо следует зашить в штаны, там оно будет в надежном месте. Сигурд усмехается, а Рагнфрид начинает зашивать письмо. Сигурд смеется, и мальчик смеется, но вскоре начинает плакать — ему тоже хочется зашивать письмо. Тогда за шитье берется Сверрир, руки его движутся не так ловко, как у Рагнфрид. Он шьет торопливыми, большими стежками. А я нашел кусочек кожи, и Рагнфрид с Сельи, когда-то послушница в святом кругу монахинь, а после встречи с Сигурдом, изгнанная оттуда как грешница, зашивает его в одежду сына.

Потом она поворачивается к Сигурду:

— Я буду молиться за тебя! Каждый день в полдень и каждую ночь в полночь я буду молиться за тебя.

Он говорит:

— Я тоже буду молиться за тебя, Рагнфрид. За тебя и за мальчика, если только не буду сражаться, не буду находиться среди людей, которые станут смеяться над моей молитвой, или в неизвестных горах, где опасно опускаться на колени и терять из виду небо.

— Тогда мы будем молиться вместе, ты — там, где ты окажешься, а я — здесь. В полдень и в полночь мы будем как будто рядом. Я буду слышать твой голос, как бы далеко в лесах ты ни находился.

— Не знаю, услышу ли я твой голос, — говорит он. — Бог не так милостив ко мне, Он не дал мне такого хорошего слуха, как тебе. Но я буду слушать. Может, я и услышу тебя.

— Значит, мы будем вместе.

К ярлу Сигурда должен сопровождать молодой парень, Эрлинг сын Олава из Рэ. Он уже ждет. Мы со Сверриром прощаемся с ними и уходим.

Рагнфрид занялась сыном.

Тех двоих уже поглотил береговой туман.

Сына Рагнфрид тоже звали Сигурд; когда он вырос, он стал повсюду сопровождать конунга Сверрира. Нынче ночью он следует за Гаутом по заснеженным дорогам, по лесам и пустошам.

А вот что я помню об одном воине, над которым все смеялись: У нас был воин, которого звали Вильяльм из Сальтнеса, он приходился Сигурду братом. Веселым его нельзя было назвать, в сражении при Рэ он был ранен мечом в пах. Когда Вильяльм пришел к нам в Хамар, низ живота у него был обмотан полотном, это полотно ему пришлось украсть по пути в одной из усадеб. Полотно пропиталось кровью, и кровь замерзла. Помню, Вильяльм на дворе сорвал с себя повязку, вскрикнул от боли и упал, из раны снова потекла кровь.