Коре Холт - Конунг. Изгои

Мы лежали, укрывшись за деревьями, и следили за Асли. Его подняли на борт, и больше мы его не видели, может быть, это был добрый знак. Я лежал в мокрой траве между конунгом и Сигурдом, Сигурд, волнуясь, предположил, что сейчас Асли рассказывает Эцуру о том, что мы сожгли его усадьбу, забрали все серебро и что сейчас это серебро тут поблизости… Конунг ударил меня по лицу перчаткой, потому что я не приветствовал его и тогда я убежал… Меня силой увели из дому. Большую часть своих людей конунг увел из их домов силой. Мужественному предводителю, у которого есть воины, ничего не стоит проучить конунга Сверрира.

Вскоре они вздернули на мачте какого-то человека, он так и болтался на мачте, пока корабли выходили из фьорда.

Наступил вечер. Морской путь на Бьёргюн был для нас закрыт.

Всю ночь шел дождь.

Вот что я помню о Сверрире, конунге Норвегии:

— Не могу же я сейчас повернуть назад, — сказал Сверрир, сверля меня темными глазами. — Это равносильно тому, что отступить без борьбы… Предложить врагу схватку и вдруг повернуться и вложить меч в ножны? Я не могу сейчас повернуть назад!

Сверрир схватил меня за плащ, словно хотел встряхнуть, потом отпустил и в сердцах выругался. Он был не похож сам на себя: некрасивый, потерявший спокойствие и силу — загнанный зверь, которого преследует свора собак и который уже не знает, куда бежать.

Он сказал:

— Не могу же я сейчас повернуть назад?…

Раньше он всегда говорил «мы» или «мои люди и я». Он всегда был частью нас всех, советовался с нами, оставляя за собой последнее слово, и силой своей мысли вел нас туда, куда хотел. Теперь же, непокорный, упрямый, твердо решивший следовать своим путем до конца, он как будто заблудился в тумане. Вдруг он сказал:

— Неужели они знают, что я сомневаюсь в своем праве быть конунгом?…

Он и раньше говорил это, но со смешком, в котором звучала грусть, с добродушной и горькой улыбкой. Теперь он произнес это со страхом. Неужели они знают, что я сомневаюсь в своем праве быть конунгом?…

— Но ведь конунг не поворачивает на полпути?… — Он снова схватил меня за плащ, но больше уже не бранился.

Я никогда не видел Сверрира пьяным, разве что уголки глаз у него мутнели после очередной чарки да в его приятном голосе появлялся глуховатый призвук. Но теперь… Он не прикасался к чарке с тех пор, как мы покинули селения на берегах Мьёрса, и тем не менее казался пьяным. Руки не слушались его и слегка дрожали. Он сказал скорее, как слуга у двери своего господина, чем как конунг своему другу и слуге:

— Я ведь знаю, что ты последуешь за мной?

Задав вопрос и сам ответив на него, он выдал сомнение, которое касалось вовсе не меня и его людей, а его самого. Я ведь знаю, что ты последуешь за мной?… Я не успел ответить, да мой ответ был ему и не нужен. Он сказал:

— Морской путь в Бьёргюн теперь для нас закрыт. Но ведь еще остался путь через горы?

Снова зарядил дождь, мы с конунгом были одни, люди спали, завернувшись в овчины, какой-то молодой парень — не знаю, кто это был, — громко молился Деве Марии. Конунг сказал:

— Путь через горы еще открыт для нас, мы еще можем неожиданно напасть на Бьёргюн — ведь никто не ждет, что мы пойдем через горы так поздно осенью.

— Ты конунг, — сказал я.

— Да. — Он улыбнулся. — А ты мой друг.

Он взял мои руки и встряхнул их, несмотря на мокрую простую одежду, поношенную и без серебряных пряжек, он снова стал конунгом.

Он улыбнулся мне:

— Конунг должен выглядеть храбрым, даже если ему изменило мужество.

Таким я помню Сверрира, конунга Норвегии.

Вот что я помню о своем добром друге монахе Бернарде:

Он сидел у костра, прикрыв голову овчиной, словно большой шляпой. Потом попытался читать одну из книг, которые возил с собой — красивую небольшую книгу, написанную на звучном языке франков. Он часто читал ее мне, и хотя я не понимал этого языка, я его чувствовал: мягкая мелодия слов, напоминала плеск моря в камнях, ветер, летящий между скал, звезду, вставшую над темной землей, шаги чужеземцев, бредущих без отдыха к далекой цели. Голос Бернарда менялся, когда он говорил на своем языке, становился, моложе, веселее, хотя и был полон тоски.

Бернард сказал:

— Позволь, Аудун, еще раз рассказать тебе прекрасную сагу о молодой женщине, которая отправилась искать Бога, она исходила много дорог, но так и не нашла его. А за ней по тем же дорогам шел человек, любивший ее, — он полюбил ее, увидев мельком на городском базаре, и с тех пор повсюду искал ее. Он шел и шел по дорогам, ища свою любимую, но не встретил и не нашел ее. В конце концов, обессиленная, со сбитыми в кровь ногами, она упала и умерла, и он тоже упал и умер. Оба нашли свое счастье в неутомимом поиске чего-то, чего найти не смогли. А когда они умерли, Божьи ангелы спустились с неба и забрали их с собой, рука об руку они отправились на небеса, чтобы любить друг друга там. Вот о чем говорится в этой прекрасной саге.

И Бернард прочитал ее мне.

— Ты знаешь, что я чуть не стал братоубийцей? — спросил он.

Я кивнул, он уже рассказывал мне об этом, у него было мало тайн от меня.

— Да, братоубийцей, но мой брат остался жив, он не выпил отравленного вина, которым я угостил его, когда ему досталась женщина, которую мы оба любили. Тогда я пошел искать Бога. Как ты думаешь, Аудун, нашел я Его?

— Я думаю, Он нашел тебя.

На это Бернард ничего не ответил, но попросил меня пощупать тонкий пергамент книги.

— В моей стране мы не пользуемся для пергамента телячьей кожей, как здесь, — сказал он. — Мы пользуемся ослиной кожей, нет ничего мягче кожи ослят. Впрочем, нет, кожа молодой женщины еще мягче, чем кожа осленка! Говорят, — и я этому верю, — что человек, который хочет подарить книгу великому конунгу, должен похитить молодую женщину, убить ее и изготовить пергамент из ее кожи. Ты только потрогай, какой он мягкий!

И еще он сказал:

— Мне часто кажется, что это кожа молодой женщины. Может, это кожа той самой женщины, о которой говорится в саге?

Лил дождь, мы сидели, прижавшись друг к другу.

Таким запомнил я своего доброго друга монаха Бернарда.

На другое утро мы покинули Лерадаль и отправились через горы. У нас было три проводника, это были взятые в плен бонды, четвертого мы зарубили, чтобы внушить оставшимся уважение к себе. Мы пришли в Аурланд, оттуда перевалили через Раудафьялль, спустились в долину Раудаль и подошли к Вёрсу [16]. Мы спешили, однако старались не слишком утомлять людей и лошадей, мы подсчитывали прошедшие и оставшиеся мили, не разводя костров. Нас было три сотни берестеников, и все были хорошо вооружены. Если молва о нас еще не достигла Бьёргюна, нашим недругам было бы нелегко справиться с нами.