Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор

По приказу Адама англичане бросились в атаку с яростными криками:

– Святой Георгий!

– Убивайте всех!

– Предатели французы, вам конец!

Но вскоре англичанам пришлось отступить. Опасность исходила даже не столько от баррикады, сколько от самой улицы. Из домов на врагов посыпался настоящий град метательных снарядов: камней, поленьев и всевозможной мебели. Адам получил по шлему табуреткой, которая начисто снесла один из рогов и чуть не сбила самого Адама с лошади. Крики восставших оглушали:

– Да здравствует король Франции!

– Проклятие англичанам!

Требовались арбалеты, пушки. Адам послал за ними на ближайший бастион. И тут раздалась канонада. Казалось, пальба доносилась с севера, со стороны квартала Сен-Совер. Кто же там стреляет? Друзья или враги?

Обезумев от ярости, Адам бросился на баррикаду. Он был так страшен в своих черных доспехах, со своей ужасной булавой, что французы отхлынули. Адам захватил баррикаду один.

На самом деле англичане и их сторонники были разделены не на три группы, а на четыре. В четвертой под защитой нескольких опытных рыцарей находились неспособные к ношению оружия – женщины и духовные лица. Их набралось около сотни. Они пробирались через квартал Гревской площади, то выдвигаясь вперед, то отступая назад из-за стычек мечущейся по городу толпы.

Парижское население не трогало эту безоружную группу, однако было настроено враждебно. Особенно донимали безоружных женщины и детвора: насмехались, осыпали отбросами, обливали помоями.

Лилит находилась здесь же, рядом с епископом Пьером Кошоном. Ночной горшок, брошенный с верхнего этажа, окатил их нечистотами обоих. Толстый церковник завопил:

– Сволочи! Подонки!

Теперь канонада слышалась почти отовсюду. Ситуация оставалась по-прежнему неясной. Если французская армия замешкается и не войдет вовремя, можно опасаться, как бы англичане не опомнились и не устроили резню.

Французы же как раз вошли в Париж, но об этом еще не было известно. Хотя бои велись и на востоке, и на западе, и на севере столицы, решительный прорыв произошел на юге.

Французскую армию задержало непредвиденное препятствие. Как было условлено, коннетабль де Ришмон, маршал Вилье де Лиль-Адан и Бастард Орлеанский на заре приблизились к воротам Сен-Мишель; остальная армия заняла позиции чуть дальше, за картезианским монастырем. Но какой-то человек замахал им со стены своим капюшоном.

– Здесь слишком много англичан. Идите к воротам Сен-Жак. Путь свободен!

Ворота Сен-Жак находились недалеко. Они возвышались всего в нескольких сотнях метров оттуда, за обителью якобинцев, курьезно выступавшей из стены. Но приходилось отвести армию, чтобы дать ей возможность перестроиться, а поскольку речь шла о десятке тысяч человек, это потребовало времени.

Наконец, Ришмон подъехал к воротам Сен-Жак. Охранявший их Анри де Вильбланш показался меж зубцов укрепления.

– Я готов вам открыть, если вы поклянетесь, что все сделанное мной против Карла VII мне простится.

В ответ коннетабль помахал грамотой об амнистии, скрепленной королевской печатью. И ворота открылись! Тотчас же маршал де Лиль-Адан отправился на стену со знаменем, украшенным лилиями, и, укрепив его, крикнул с высоты:

– Город наш!

Затем армия Карла VII вступила в Париж согласно предусмотренному порядку: сначала авангард в две тысячи человек во главе с Ришмоном и Лиль-Аданом, затем сто подвод с хлебом и, наконец, основные силы войска под командованием Бастарда Орлеанского. Приветственные крики парижан стали еще восторженнее при виде телег с зерном. Располагавшиеся на пути армии церкви одна за другой огласились радостным трезвоном: Сент-Этьен-де-Гре, Сен-Бенуа-ле-Бетурне, Сент-Ив…

Анн де Вивре находился неподалеку от своего крестного, и главной заботой молодого человека было унять слезы, нахлынувшие от неописуемого волнения. Он сдержал свою клятву! Время от времени Анн посматривал на ехавшего рядом Мышонка и думал о Франсуа, об Изидоре Ланфане, о Сабине.

Он в Париже! Ему никак не удавалось поверить в это. Как и для всех его ровесников, воевавших на французской стороне, Париж до сегодняшнего дня всегда оставался недоступным, враждебным. И вот он здесь! Анн озирался по сторонам. Никогда он не видел таких длинных улиц, таких высоких домов.

Стояла изменчивая апрельская погода, солнечные блики то и дело вспыхивали на доспехах… Как это было прекрасно!

Ремесленники приветствовали молодого рыцаря, размахивая капюшонами, девушки посылали воздушные поцелуи. Одна, посмелее других, вскочила на круп Безотрадного. Анн весело спросил:

– Что это за улица?

– Сен-Жак.

– А то большое здание, там, слева, – это что такое?

– Сорбонна…

У Анна все перевернулось в груди… Сорбонна, самое почитаемое в целом свете учебное заведение… В этот миг Безотрадный остановился как вкопанный. Колонна вдруг попятилась назад, впереди послышались испуганные крики. Юная парижаночка поспешно спрыгнула на землю.

Анн вернулся к действительности. Нельзя поддаваться эйфории. Должно быть, англичане контратаковали чуть дальше по улице Сен-Жак. Он пришпорил Безотрадного и, двигаясь против течения откатывающей назад толпы, обогнал хлебные подводы.

И подоспел к месту недавней стычки… Земля была усеяна обломками и мусором. Пехотинцы окружали дома, громко перекликаясь, всадники за кем-то гнались вскачь по соседним улицам, хотя противника нигде не было видно. На земле осталось несколько луж крови, но никаких трупов. Анн обратился к торговцу благочестивыми картинками, прилавок которого был разбит в щепы. Тот как раз подбирал с земли свой перепачканный товар.

– Это англичане?

– Да. Ушли за Сену. Не скоро мы их опять увидим!

Анн присоединился к колонне и, отыскав Мышонка, вновь занял свое место. Теперь, когда опасность миновала, толпа парижан тоже вернулась. Она стала даже еще гуще, еще возбужденнее, еще восторженней. Люди пели и плясали. Девушки осмелели. Толкались, чтобы вскочить на рыцарского коня, и пытались поцеловать всадника прямо в губы. Анн отбивался, смеясь.

– Я женат, мои милые! Возьмитесь-ка лучше за моего оруженосца…

– Эй, красавчик оруженосец! Один поцелуй, красавчик оруженосец!

«Красавчик оруженосец»… Ошеломленный Мышонок ничего не понимал! Он, такой некрасивый, такой грустный, такой одинокий – и должен уворачиваться от всех этих губ и рук, тянущихся к нему со всех сторон? Да что же такое случилось?

Они встали перед мостом напротив собора Богоматери. Движение прекратилось. Было слишком много народу.

И тут зазвонили колокола собора, а вслед за ними – и колокола всех церквей города. Анна де Вивре пробрала дрожь с ног до головы. Никогда он не слышал ничего подобного. Звон раздавался со всех сторон одновременно. Это был целый лес, целый океан звуков, от которого колебалась земля, вибрировал воздух. То звучал голос самого Парижа, клич Парижа, гремевший время от времени в истории и слышимый до самого края света!..