Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор

Но когда момент первого восторга миновал, Франсуа де Вивре понял, что должен действовать. Его долг ясен: поскольку, благодарение небу, Анн жив, надлежит восстановить его в правах, вновь сделать своим наследником. Однако легко сказать, да трудно выполнить.

О возврате Куссона нечего и думать. Никогда герцог не вернет ему эту неприступную крепость. Так что Франсуа попросит у своего сеньора только Вивре, чтобы Анн мог носить титул и герб. Но даже у этой просьбы весьма мало шансов на успех. С какой стати герцог согласится на подобное? Предложить выкупить замок за деньги? Но все имущество Франсуа принадлежит ему, лишь покуда он жив, а после кончины отойдет герцогству. Взывать к естественной справедливости? Но причина, по которой прадед лишил Анна его прав, никуда не делась: тот ведь по-прежнему женат на английской авантюристке…

От безысходности Франсуа решил отправиться в Нант самолично. Он надеялся, что герцог, увидев, что древний старец лично явился к нему, несмотря на преклонный возраст и тяготы путешествия, посочувствует и проявит великодушие. Честно говоря, только на это и мог рассчитывать Франсуа.

Пустившись в дорогу, сир де Вивре не переставал размышлять, и мало-помалу первое место в его мыслях заняла Теодора. Ибо самым удивительным в письме Изидора показалось ему именно это: Анн и Теодора любили друг друга. Кто такая на самом деле супруга Анна, английская шпионка или Теодора, уже не важно. Ведь он отлучил своего правнука от имущества и титула, всерьез полагая, что тот женился на «волчьей даме». И даже не задумывался тогда, справедливо ли это решение. А теперь вот задумался. И это повергло старика в смущение, возраставшее все больше и больше.

К Франсуа вернулось некое воспоминание, в тот роковой момент самым необъяснимым образом почему-то совершенно выскочившее у него из головы: ведь он и сам некогда совокупился с Теодорой!.. Да, да, он предавался с ней любви пятьдесят лет назад, в Италии, и после этого она спасла ему жизнь. Теодора – вовсе не зло, и Франсуа прекрасно знал это. В таком случае, почему же он так поступил? Пытаясь защитить своего правнука? Возможно. Но, может, также… из ревности? Может, в какой-то темной части своей души Франсуа хотел остаться единственным из Вивре, кто познал это фантастическое создание и был им любим?..

Он уже миновал Куссон и добрался до леса Ланноэ, когда заметил круглую хижину из нетесаных камней. Франсуа велел своей свите остановиться и вошел туда один. Второй раз проникал он сюда. Когда-то здесь разыгралась одна древняя история, еще более древняя, чем он сам, поскольку он был зачат именно в этой хижине, как узнал впоследствии, – на глазах шести мертвых волков. Франсуа так и не узнал почему. В любом случае это место осенено знаком волка.

Старик преклонил колена. На земле оставалось немного белой пыли, быть может, остаток древних костей. Франсуа прошептал:

– Анн, прости!

Потом еще тише:

– Прости, Теодора…

Став королем, Карл VII вновь поддался своим прежним демонам. Пыжась от официального признания, полученного благодаря коронации, он прислушивался теперь только к льстивым речам самых подлых придворных. Он забыл о своей стране, забыл о войне, забыл о Жанне д'Арк.

Лишь по необходимости – поскольку ликующее население деревень и городов, через которые он проезжал, желало видеть их вместе – он появлялся рядом с Девственницей, но если время от времени и смотрел в ее сторону, то с раздражением. Карл VII знал, что обязан Жанне всем, и не мог вынести этого…

Покинув аббатство Сен-Маркуль, он направился в сторону Парижа, потому что так было надо, потому что так было решено еще при отправлении в Реймс; но двигался как можно медленнее и по самой длинной дороге. В то самое время, когда англичане уже подумывали об окончательном возвращении на свой остров, а герцог Бургундский намеревался изъявить ему покорность, Карл VII затеял переговоры.

В его ближайшее окружение опять вернулся Ла Тремуйль, дувшийся на короля после отбытия с берегов Луары, – все такой же тучный, круглолицый, вкрадчиво улыбающийся. А вслед за ним возвратились и все остальные – с прежними коварными советами, недальновидными суждениями, трусливыми мнениями. После освобождения Реймса и восстановления архиепископства Реньо де Шартр не видел больше никакой выгоды в продолжении войны. И требовал незамедлительного возвращения в Шинон.

Все эти прихвостни опять щеголяли при дворе, отпускали шуточки и грубо хохотали, теша свое тщеславие.

Как-то утром армия застигла врасплох отряд англичан. Ла Тремуйль, заметив убегавших, решил атаковать их. Но он был так толст, что лошадь под ним рухнула на всем скаку, раздавленная его тяжестью. Понадобилось немало народу, чтобы вызволить фаворита…

Все это время Жанна держалась в стороне, молчаливая и бледная. Никогда еще она не казалась столь красивой и столь печальной.

Анн тоже грустил, хоть и по другой причине. Теодоры все не было; коль скоро она не появилась в Реймсе, то, видимо, никогда уже больше не появится. Она навсегда вернулась к волкам. Правда, Анну не удавалось понять почему.

Он поделился своей болью с Изидором, рядом с которым ехал, и это его немного утешило. Ибо теперь они держались вместе во французском войске. Бастард Орлеанский сказал своему крестнику, что тому больше незачем заниматься пропагандой: весть о коронации говорит уже сама за себя. Так что, уходя из Реймса, Анн расстался с Филиппиной и отцом Сильвестром. Те вернулись в Невиль-о-Буа…

Проходили дни. Население повсюду встречало французских солдат горячо и даже восторженно, однако маршрут, которым они следовали, сбивал с толку. Один за другим радостно открыли им свои ворота Лан, Суассон, Шато-Тьерри, Куломье, а они, вместо того чтобы идти прямо на Париж, уже совсем близкий, вновь забирали к северу по направлению к Компьеню. Делалось ли это для того, чтобы изолировать столицу, или же былая нерешительность снова одержала верх? Анн и Изидор склонялись ко второму мнению. До сих пор воодушевление и быстрота были их лучшими козырями. А подобная медлительность оставляла англичанам драгоценное время, чтобы организоваться.

Французское войско остановилось в Компьене в последний день июля, и сразу же распространился слух, что они останутся тут надолго. Начались переговоры с врагом. Приходилось ждать. Таким образом, Карл VII открыто признал, что вовсе не Париж был его истинной целью; он перестал притворяться.

Поскольку это был не просто привал, а длительная остановка, лагерь в чистом поле разбивать не стали и разместились на постой в городе. Сеньоров расселили по домам у обывателей.

Анн был с Изидором, когда от Бастарда Орлеанского явился посланец, чтобы указать ему место для постоя. Несмотря на протесты своего товарища, желавшего остаться не с рыцарями, а с основной частью армии, Анн вынудил оруженосца последовать за собой.