Михаил Попов - Паруса смерти

— Эй ты, капитан Удача, пошли со мной. И если тебе не понравится, я не возьму с тебя денег.

Ибервиль и ле Пикар оторвались от упорного созерцания друг друга и повернули все три зрака К красотке.

Капитан достал из кошелька монету в двадцать реалов (месячный заработок проститутки) и бросил на стол:

— Можешь считать, что мне понравилось, и очень.

Шика медленно взяла монету в руки, приложила к щеке, покачала головой:

— Бедный, бедный капитан Олоннэ.

— Что ты там несешь! — крикнул Ибервиль.

Олоннэ улыбнулся:

— Ты жалеешь меня?

— Конечно. Мне очень, очень тебя жаль.

— А ты знаешь, что жалеть меня опаснее, чем пытаться меня убить?

Шика отступила на шаг — столько синего огня увидела она в глазах капитана.

Перекрестившись, она сказала:

— Значит, правду говорят про тебя, капитан.

— Какую именно?

— Что ты избегаешь женщин, потому что посвятил себя одной, которая живет в высоком белом доме на холме.

— Что она болтает? — спросил ле Пикар, стараясь протрезветь.

Между тем у стола Олоннэ собралась маленькая толпа. Всем было интересно посмотреть на человека, умудрившегося пожалеть любимца судьбы и губернатора Тортуги.

— Он думает, что ему удастся на ней жениться, — взвинчивая себя, продолжала Шика, постепенно переходя с речи на крик. — Ты для нее никто. Эта смугляночка не про тебя. И будь ты хоть триста раз монахом в ее честь, ее это не растрогает.

Капитан сохранял внешнее спокойствие. Может статься, что он и на самом деле был спокоен.

Шика билась в истерике, осыпала сидящего ругательствами, вздымала полы своей красной юбки, обнажая аппетитные бедра, копна волос напоминала грозовую тучу, грудь сотрясалась. В общем, зрелище было впечатляющим.

— Он дал мне двадцать реалов, двадцать! Зачем?! Чтобы я от него отвязалась, чтобы он мог спокойно вздыхать о губернаторской дочке. Он дал клятву, что не заглянет под женскую юбку, пока мадемуазель Женевьева не снизойдет до него. Дурак, ничтожество! Возьми ее силой; если не умеешь, я тебя научу!

Тут в дело вступили люди хозяина заведения. Они подхватили бушующую Шику под руки и потащили прочь от стола знатного клиента, а она продолжала сыпать проклятыми вопросами:

— Почему, ну почему он не спит с бабами, с простыми горячими бабами? Почему ему нужна эта? Зачем ему нужна виолончель, зачем батист?! Женщина должна пахнуть женщиной, и ей нужен мужчина…

Наконец кто-то догадался дать ей пощечину. Поток обличительных рассуждений пресекся. Пьяные зеваки стали расползаться по своим грязным углам.

— Пойдем домой? — осторожно спросил ле Пикар у своего капитана.

Тот отрицательно покачал головой:

— Нет, мы еще выпьем рома.

Хозяин сам принес графин, угодливо сгибая спину.

— Мы ее накажем. Сам не знаю, что это на нее нашло. Мы ее примерно накажем.

Капитан снова отрицательно покачал головой:

— Не надо ее наказывать. Наоборот.

Лицо хозяина скривилось в попытке понять, что именно было сказано.

— Виноват, что значит «наоборот»?

— А это значит, пусть она будет готова прибыть ко мне по первому требованию.

После утренней службы падре Аттарезе приступил к исповеди. Перебирая четки, он равномерно кивал, выслушивая утомительно однообразные признания плотников, прачек, крестьян, торговцев, поварят, погонщиков и прочих жителей острова. Его всегда удивляло, до чего неизобретательны люди в грехе. Он почти спал, когда услышал глубокий, вкрадчивый голос:

— Здравствуйте, святой отец.

Падре Аттарезе был господином весьма преклонных лет, сухим, кривым, как корневище сандалового дерева, но даже его этот голос заставил встрепенуться:

— Шика?

— Да, падре.

В оправдание старого интригана нужно сказать, что примерно наполовину его волнение при звуке этого зазывного голоса было вызвано тем, что популярнейшая проститутка Тортуги являлась его шпионкой. Она была одним из важнейших элементов того заговора, что сплел католический священник на протестантском острове. К тому времени сложилось в городе взрывоопасное положение. Правящее семейство и его окружение были потомственными гугенотами, большая же часть населения, правда в основном состоящая из людей малоимущих и совсем недавно прибывших в Новый Свет, оставалась верна Римской католической церкви. Уже в день своего вступления в должность, едва-едва разобравшись с положением дел на острове, падре Аттарезе задумал нечто вроде религиозной войны против губернатора.

Но задумать что-либо значительно легче, чем осуществить. Губернатор был очень популярен на Тортуге не только среди протестантов, но и среди католиков. Кроме того, приходилось учитывать очень низкий градус религиозного горения в душах местных жителей. Плевать им было, откровенно говоря, на тонкости внутрицерковной борьбы в Европе. Или почти плевать.

Чтобы овладеть ситуацией, следовало обострить религиозные противоречия. Без поддержки со стороны сделать это было трудно. Падре Аттарезе сам пришел к этой мысли, и, когда она превратилась в устойчивое убеждение, в его доме появился незаметный человек, представившийся дальним родственником дона Антонио де Кавехенья.

Два католика быстро нашли общий язык, падре получил два кошеля с золотыми монетами, «родственник» увез с собой на Эспаньолу известие о том, что дон Антонио теперь не одинок в своей борьбе со страшным корсарским гнездом.

Стоит появиться где-либо золотому источнику, тут же к нему слетаются существа, желающие полакомиться золотой пылью. Старик был законченным циником к своим шестидесяти годам, но даже он удивился, с какой легкостью нашлись люди, готовые за деньги на что угодно.

Чтобы иметь возможность свободно, не привлекая внимания властей, встречаться со своим «резидентом», все эти сомнительные личности мгновенно превратились в предельно религиозных граждан. Они не пропускали ни одной службы, все время отирались возле церкви. Носили одежды, приличествующие людям, полностью отрешившимся от мирских благ. Помимо выгоды, о которой уже сказано, такое поведение дало еще один полезный эффект. Шпионы Аттарезе постепенно заработали себе в среде полуграмотных и нищих прихожан большой духовный авторитет. К их словам стали прислушиваться. А какие именно слова следует вливать в уши паствы, им подсказывал сам сеньор Аттарезе.

Постепенно, понемногу отношение среди тортугских низов к счастливчику губернатору стало меняться, его протестантизм выглядел все более неуместным, а построенный на его деньги собор воспринимался как вызов, брошенный всем, кто не отказался от старой веры.

Даже негры-невольники, завезенные с сенегальского берега, верившие только в своих племенных богов, и те оказались вовлечены в медленное брожение умов и постепенно стали склоняться к мысли, что, хотя и губернатор и падре оба не правы в своих взглядах на жизнь, губернатор не прав более.