Михаил Попов - Паруса смерти

— Сидеть.

Пленники, разумеется, тут же выполнили это. Во-первых, спорить было бессмысленно, а во-вторых, давила усталость.

— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.

Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.

Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.

В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.

— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.

— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.

— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.

Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был голоден. Корсары были неосведомлены о гастрономических манерах высшего света, даже в резиденции губернатора господина де Левассера, стремившегося во всем подражать лучшим домам метрополии, такой гадости, как сырые моллюски, не ели. Поэтому, даже умирая от голода, три француза с неохотой приступили к трапезе.

Судя по тому, как подгонял их толмач, он был очень удивлен их нерасторопностью в деле поедания лакомства. Видимо, устрицы считались изысканным блюдом не только в Лувре, но и в этой прибрежной индейской деревне, поэтому Серебряную Ноздрю задевала привередливость бледнолицых. Им дали самое лучшее, а они скривили свои поросшие грязными волосами физиономии.

Олоннэ показал пальцами на свой рот и сказал по-испански:

— Пить.

Толмач отрицательно покачал головой и резко парировал:

— Есть.

— Пока все не сожрем, ни капли воды не дадут, — подвел итог этому обмену мнениями Беттега.

— Я не раз слышал, что индейцы очень гостеприимны, — заметил Ибервиль.

Когда блюда были опорожнены, гостям действительно дали напиться. Потом препроводили в древесную тень, и голосом, не терпящим возражений, им было объявлено:

— Спать!

Капитан Олоннэ был кошмаром испанских морей, но ему самому никогда не снились кошмары.

А тут…

Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:

— Что с тобой? Что-то приснилось?

— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.

— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?

— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.

— Рад за него, — зевнул Ибервиль.

Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:

— Сколько мы проспали?

— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.

— А костер?

— Какой костер?

Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.

— А, этот? Не знаю.

Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.

— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.

— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.

— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.

— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.

— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.

— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.

— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.

— Боюсь, что даже скорее, чем мы думаем.

К сидящим приближался носитель серебряного кольца. Подойдя к пленникам, он упер руки в бока и сказал речь на своем, ни на что вразумительное не похожем языке. Он горделиво стоял перед корсарами, явно демонстрируя, что начинается самое главное.

— Что он говорит? — растерянно спросил Беттега. Его вера в капитана простиралась до уверенности в том, что тот знает все языки на свете.

Серебряная Ноздря между тем, закончив свою речь, перешел к ее краткому изложению на испанском:

— Женщина, мужчина, семя.

— Что он говорит? — снова влез со своим вопросом Беттега.

— Женщина, мужчина, семя. — Толмач замолк. Было видно, что он уверен в том, что не понять его мог только круглый идиот. Мысли французов растерянно блуждали в трех испанских словах. Индеец снизошел до их интеллектуальной немощи и добавил четвертое. — Кто? — спросил он.

— Кажется, я понял, — сказал Олоннэ, глядя на вигвам вождя, в который в этот момент вводили одну из обнаженных местных красоток.

— Что ты понял? — Ибервиль проследил за взглядом капитана и прошептал: — Кажется, я тоже понял. Судя по всему, нам предлагают развлечься. Какой гостеприимный народ!

— Не в этом дело. Они вырождаются, им, как ты слышал, нужно наше семя. Для усложнения крови. Я слышал, что у диких племен есть такие обычаи.

— Я ничего не слышал о таких обычаях, но готов его уважать. Но, — Ибервиль посмотрел на Олоннэ, — я пойду вторым. После тебя.

— Ты пойдешь вторым, но после Беттеги.

— Кто? — напряженным голосом повторил свой вопрос Серебряная Ноздря.

Олоннэ пристально посмотрел в воспаленные глаза своего телохранителя и твердо велел:

— Иди.

Верный Беттега начал медленно отрываться от земли, упираясь в землю единственной рабочей рукой.

Встал.

Заметно покачиваясь, пошел в указанном направлении. Глядя ему вслед, Ибервиль усмехнулся:

— Ради тебя он готов на все.

— А ты?

Ибервиль повернулся к капитану, и его поразило увиденное. Рядом с ним сидел незнакомый человек. Олоннэ был бледен как полотно, как смерть, как утренний туман в северных горах. Даже опаленная тропическим солнцем кожа не могла этого скрыть. Даже налипшая грязь, даже щетина. Загорелое привидение.

Одноглазый хотел было что-то спросить, но вовремя понял, что никакого ответа не получит.

Олоннэ тоже не склонен был предаваться обмену ироническими мнениями. Он полностью сосредоточился на созерцании того вигвама, который находился шагах в тридцати от корсарской «спальни». Олоннэ и Ибервиль напряженно прислушивались, но до их слуха не долетело ни одного звука, по которому можно было бы представить то, что происходит внутри.