Рина Аньярская - Надежда умирает последней

Присев на кровати, мадемуазель де Сентон огляделась и сосредоточилась, чтобы вспомнить, что с нею произошло. Но половина событий последних дней словно выпала из памяти брюнетки. Лишь одно Ленитина помнила, как «Отче наш» – мать Мадлон безапелляционно решила упечь её в монастырь. «О Боже, как это несправедливо! – к собственному удивлению по-французски, а не на латыни [14] Католикам положено молиться только на латыни заученными текстами из молитвенников. , взмолилась Ленитина, вмиг сложив ладошки вместе и обратив взор к распятию в углу. – Ты ведь не допустишь этого, Господи! Зачем тебе я? У меня в сердце живёт любовь к земному мужчине – тебе не нужна такая невеста!»

Видел бы кто её сейчас со стороны, залюбовался бы, как на искусное творение великих мастеров. Во время молитвы лицо красавицы всегда становилось ангельски-чистым и одухотворённым. И французские мысли, обращённые к Богу вместо латинских стихов, ничуть не испортили этого впечатления – просьба девушки была абсолютно искренней.

Разговор с Создателем прервали тяжёлые шаги в коридоре. Ленитина вмиг съёжилась и забилась в угол кровати. Снова – противный скрежет замка́, и тяжёлая дверь вновь с отвратительным скрипом открывается, чтобы впустить аббатису в келью затворницы. Мать Мадлон вошла медленно, лениво передвигая своё тучное тело.

– Элена-Валентина де Сентон! – грубо позвала она девушку, но Ленитина промолчала. Тогда аббатиса повторила призыв: – Элена-Валентина де Сентон!

Ответа вновь не последовало.

– Ты уже поправилась, мне это сообщили, – проговорила мать Мадлон. – Собирайся – через два часа нас ждёт Его Преосвященство. Он благословит тебя.

Воспитанница подалась вперёд, издав истошный крик:

– Но матушка!

– Молчи! – оборвала девушку аббатиса. – Неужели ты по сей день не покорилась воле Бога?!

– Но я не могу стать монахиней, матушка!

– Можешь, ещё как можешь! – твёрдо сказала женщина и схватила затворницу за запястье.

Ленитина задрожала всем телом от страха, смешанного со злостью.

– Через четыре дня ты будешь уже далеко и от Серса, и от мирских забот. Поэтому сегодня я разрешу тебе проститься с подругами, – словно смягчившись, произнесла аббатиса и отпустила руку девушки.

– Спасибо, матушка, – едва выдавила из себя Ленитина, чувствуя, как кровь отлила от сердца.

– Благодари за это маленькую Фантину. Она за тебя очень хлопотала. Соскучилась. А я не могу отказать сиротке. Вставай!

Девушка нехотя подчинилась.

– Сейчас пойдёшь с сестрой Сабриной до пансиона, заодно приведёшь себя в порядок, переоденешься. Но не мешкай! Через два часа епископ ждёт нас!

Развернувшись, монахиня направила своё тучное тело к выходу и даже не удосужилась запереть дверь. Сентон тяжело перевела дух. Через мгновение на пороге появилась сестра Сабрина.

– Как ты себя чувствуешь, Элена-Валентина?

– Не знаю, – пробурчала Ленитина и взялась одной рукой за щёку. – Я очень хочу уйти… Уйти отсюда навсегда!

– Так пойдём скорее, – обняв воспитанницу за талию, ласково проговорила монахиня.

– Нет, ты меня не поняла! – упрямо качнула головой красавица, и светлое покрывало сползло с её чёрных кудрей на плечи, обнажив голову. – Я хочу вообще покинуть это место! И монастырь, и пансион! Я хочу домой!

Прекрасный, но такой измученный взгляд Ленитины с мольбой обратился к монахине. Но сестра Сабрина отрицательно покачала головой:

– Что ты такое говоришь, ангелочек мой? Что за мысли перед постригом? Это всё от лукавого!

Мадемуазель де Сентон предпочла не тратить время на пустые разговоры с доброй, но недалёкой Сабриной и отправилась под её конвоем в пансион.

Воспитанницы по своему обыкновению сидели в классе. Одни шили, другие вышивали, третьи просто болтались без дела, расхаживая из угла в угол. За окном весь день лил противный мелкий дождь, и от этого на душе каждой скребли паршивые кошки.

Классная дверь почти бесшумно распахнулась, и на пороге появилась Ленитина в измятом и замызганном балахоне. Воспитанницы на миг замерли. За месяц, проведённый после возвращения из дома за монастырскими стенами, девушка заметно похудела и побледнела.

Сестра Сабрина молча закрыла дверь, предпочитая не мешать пансионеркам.

– Лен… – со слезами на глазах первой прошептала златокудрая Маркиза и сделала шаг к подруге. – Феечка, как ты истощилась!

В тот же миг остальные соскочили со своих мест и окружили Ленитину. Добрые возгласы девочек слились в единый гам, как звонкие ручейки сливаются в шумный горный поток, и Сентон не могла разобрать, о чём именно подруги её спрашивают. Когда страсти вокруг возвращения затворницы улеглись, в комнате раздался низкий грудной голос Маргариты:

– Лен, мы сделали всё возможное, чтобы твои родители почувствовали неладное в послании аббатисы. Не нужно быть пророком, чтобы догадаться, что именно она им написала.

– Спасибо, девочки, – мягко улыбнулась Ленитина. – Но я уже потеряла всяческую надежду на спасение. Мать Мадлон слишком жёстко готовила меня к мысли, что мне больше не видать свободы.

– Лен, не надо так говорить, – приблизившись к подруге и взяв её за руку, проникновенно произнесла Бофор. – Не сдавайся, слышишь? Ещё не всё потеряно. Ты всегда можешь сказать «нет» даже у алтаря.

Мысленно Маргарита отметила, что даже месячное заточение и ежедневное давление со стороны аббатисы не навредили ангельской красоте Ленитины. «Она действительно неземная, но это не повод закрывать её в монастырь! – сама себе сказала Бофор. – Она слишком хороша, чтобы не достаться мирскому мужчине. Бог этого не допустит! Такие женщины должны становиться счастливыми матерями, а не Христовыми невестами».

– Да кто ж меня слушать-то будет?.. – грустно ответила Ленитина, и уголки её губ нервно вздёрнулись. – Мать Мадлон не собирается соблюдать традицию проверки временем. Я и новицией-то не буду… Сразу – в монашки.

Маргарита заметила, что в уголках глаз подруги блеснули слезинки. Анжелика, стоявшая рядом с Ленитиной, по-сестрински обняла её за плечи и тяжело вздохнула, после чего подвела затворницу к плетёному креслу, которое обычно занимали учителя, и усадила в него.

Все девушки, словно привязанные, последовали за старшими и окружили мадемуазель де Сентон. Фантина обратила взор за стекло, где бушевал дождь, и задумчиво произнесла:

– Нет, мать Мадлон не отступит от своего решения.

– Она фанатична, как инквизиция… – тихо добавила зеленоглазая Веточка.

– Эта Пресвятая Гаскония! – рыкнула Шалунья и сжала маленькие сухие кулачки. – Ненавижу её! Как можно быть такой бессердечной?

– Она кого угодно с потрохами сожрёт, – кивнула Шпионка.