Том Шервуд - Остров Локк

– Минута! Шпаги на землю!

– Понимаем, сэр! Мы тут как раз знакомых встретили!

Торопливо перекрестились, взвели курки неразличимых в темноте пистолетов, развернулись назад. Шаг. Руки вскинуты. Два одновременно слились, третий тут же за ними – грохнули выстрелы. Маячившего передо мной человека перешибло пополам, на остальных посмотреть не успел. Судорожно сунул Оллиройсу пустой пистолет, выхватил Крысу, развернулся для броска. Спина Бэнсона уже впереди, далеко, в шести шагах. Так, слева – Оллиройс, но только с двумя пистолетами, где третий!? Давид схватил, но зачем он ему? За Оллиройсом Джейк с абордажной саблей. Шагов восемь нужно пробежать так, чтобы не сбить дыхание. Бэнсон впереди прошёл сквозь них, как чугунное ядро среди винных бутылок, Робертсон ужом ввернулся в проделанную им брешь. Я добежал, взмахнул Крысой, и – да, бойцы! – в грудь уставился и коротко клюнул клинок – понимаем, ложный выпад, остановить и оценить противника – и тотчас же у стены жутко и страшно прокричал Джейк – упал – брякнула его сабля, а Оллиройс швырнул пистолет в голову того, что был перед ним, тот увернулся – второй пистолет – отскочил, ударив в плечо – передо мной качнулся, удобнее осаживаясь, мой противник, осторожный, ждёт выпада, а нет тебе, это не шпага, мой зелёный тесак особенно хорош как топор – я рубанул справа сверху, наискось, и навстречу сверкнула в безупречном выпаде защиты шпага – и хрустнула гнилым сучком, но до тела мой удар не дошёл —передо мной на редкость хороший боец.

Тот, что убил Джейка, и уворачивавшийся от тяжёлых пистолетов разом бросились на безоружного Оллиройса. “Беги!”– хотел заорать я, но те двое, услыхав свист Крысы и щелчок сломанной шпаги, и то, как мой противник охнул, мгновенно повернулись ко мне, выставив клинки. Потерявший шпагу гибко и быстро склонился, подхватил саблю Джейка и удивительно спокойным и приятным голосом произнёс:

– Сам!

Немедленно один из двоих метнул свою шпагу приятноголосому, который в ту же секунду перебросил ему саблю. Двое отвернулись от меня и бросились снова на Оллиройса, который, подхватив один из разряженных пистолетов, мчался в сторону звякающих шпагами Стоуна и его противника. Теперь там были трое тренированных убийц против Стоуна и Оллиройса, из которых один с пустым пистолетом, а второй два года не брал шпаги в руки. Справа Бэнсон и Робертсон так и держались против троих, но ненадолго это, ненадолго. Ну вот, значит, и всё. Ах, всё?!

Клуб отчаянной и безрассудной радости охватил меня и обжёг.

– А-ах, пропадём! – дико и весело прокричал я и вдруг кое-что вспомнил. И это кое-что было для моего противника неприятным.

(И вдруг! В сторону тех двоих, что бежали за Оллиройсом, грохнул выстрел – со стороны невидимого, сидящего в тени стены Давида. Один из бежавших словно споткнулся, выронил клинок и упал возле стрелявшего, второй было остановился, взглянул – никто не двигается – и бросился дальше.)

А вспомнил я то, как был молотобойцем у бристольского кузнеца, и то, как я выдерживал нечеловеческий темп тяжёлых махов, и то, что мышцы мои эту работу не забыли. Не давать ни мгновения, ни секунды сладкоголосому, рубить не останавливаясь, иначе придётся мне лечь рядом с Джейком!

У противника длинная, тяжёлая шпага. Ему выгодно держать меня на дальней дистанции, потому что на близкой – колоть невозможно. А вот мне-то, с коротким, рубящим лезвием, как раз надо бы быть поближе… А сердце и то животное естество, что прячется в человеке, заставляют сделать наоборот, отскочить подальше от его шпаги, а, значит, от смерти… Но разум толкал к ней навстречу, подсказывая, что только в этом спасение. И едва лишь я принял решение, как какая-то дикая, незнакомая сила буквально швырнула меня вперёд. Я сделал стремительный шаг, в то же время крутнувшись, как в танце, и не увидел, – скорей угадал острую тень тёмной шпаги, уколовшей воздух сбоку, почти вплотную; – ещё шаг – крутнувшись мгновенно в обратную сторону, и снова укол мимо… Вот он, ночной убийца, неестественно близко. Я учуял на миг благоухающий аромат, тонкий, слабый, как будто и женский. Он что же, аристократ?! Я читал, что аристократы своих сыновей с раннего детства готовят к дуэлям. Если он из таких, – то противник не равный… И всё же я заставил его поднять шпагу в верхнюю позитуру, невыгодную для него, – и выдавил из себя вихрь. Удары, я знаю, были чудовищной силы, и рубил я ими с безумной частотой, но только противник мой короткими, заученными полушажками пятился, быстро, по-собачьи, дышал и отбивался, дьявол, отбивался!

Мы припятились к тем пятерым, с Бэном и Робертсоном, и здесь выстроились в линию, гибельную для нас: трое против четверых, и каких четверых!

И снова выручил Давид. Задыхаясь, подскочил он к нам и, крикнув: “Бэн, держи!” – сунул в его правую, свободную руку клинок только что застреленного бандита.

Вот всё прояснилось. Темп ударов спал, движения стали экономные и осмотрительные. Дёдли, отбежав, прокричал:

– Том! Стоун и Оллиройс вдвоём против одного, но справиться не могут!

Жутью повеяло от спокойнейшего, между ударами, говорка наших противников:

– С кем они не могут справиться?

– С Глюзием.

– Так, значит, Глюзий сейчас придёт. Осторожно с этим, здоровым, чуть башку мне не снёс своим сундучком. И у вот этого клинок какой-то злой, неудобный.

– Да, необычное лезвие. И как будто зелёное?

– Ладно, скоро рассмотрим…

Звон сзади всё ближе и ближе, Оллиройс и Стоун отступали, приближаясь к нам. Их теснит всего лишь один человек! Кто он такой, этот Глюзий? А мы уже стоим, прижатые к холодной стене мокрыми спинами, и фехтовальщики перед нами отпускают свободного четвёртого, по очереди отдыхая.

– Не спеши, бей внимательно. Что за люди-то, пятерых из нас положили, самому не верится.

– Да их пистолеты, проклятье! Нужно было про людей-то узнать получше.

– Куда лучше, Вьюн узнавал.

– Да, в первый раз Вьюн просёкся. Сказал, трое их – капитан, моряк и здоровый. Откуда эти взялись? Да, просёкся. За то и лежит теперь с кишками наружу…

Не сразу я расслышал, а скорее, не расслышал, а угадал стремительный топот по гребню стены над нашими головами. Да и не топот вовсе, а шлепоток босых ступней. Нам не было видно, а их четвёртый, отдыхающий, задрав голову, спросил небрежно:

– Это ещё кто, здрасьте!

Последнее приветствие в его жизни. Метнулся со стены невысокий худой человек в коричневом балахоне, с бритой головой и морщинистой шеей. Вскинул левую руку над головой, а правой повёл как-то странно. Блеснул золотистыми искорками недлинный и немного искривлённый клинок, и в мгновение ока пали на землю рука в перчатке, обломок шпаги, разрубленная шляпа. Человек, влекомый круговым махом собственного удара, резко развернулся, встав спиной к медленно оседающему, с нелепо торчащей из плеча оголённой сахарно-белой костью, фехтовальщику, вскинул руки над головой, цепко держа длинную, на две ладони, ребристую рукоять. Противник Бэнсона быстро отскочил, повернулся к нему, метнулся в ударе. Коричневый человек резко опустил руки, – одно движение, только одно. Вяло склонилась на сторону шпага, её владелец опустился на колени, запрокинулся навзничь, показав нам разрубленную до пояса грудь.