Александр Волков - Зорро

Но временами боль и удушье отступали, смерть медлила, спрут сам поднимался к поверхности воды, и тогда перед глазами умирающего начинали мелькать знакомые лица: Касильда, Тилькуате, его жена Хачита, падре Иларио, который не просто возник из ослепительного солнечного ореола, но и вполне внятным голосом предложил дону Росендо исповедоваться и получить отпущение грехов. Дон Росендо попытался вспомнить свой самый большой грех, боясь, что времени на перечисление всех просто не хватит, но тут спрут опять сжал его в своих мерзких объятиях и стал вновь медленно погружаться в жаркую липкую зыбь. Сквозь рябую поверхность воды дон Росендо увидел, как размытый диск солнца вдруг обратился в шаровую молнию. Молния опустилась, пробила волнистую рябь и стала приближаться к дону Росендо, обдавая его воспаленную голову ровным, постепенно нарастающим жаром. Но в тот миг, когда череп его уже, казалось, готов был лопнуть, подобно помещенному в печь кокосовому ореху, огненный шар сжался до размеров голубиного яйца и опустился на раскрытую ладонь молодого человека.

Жар и боль внезапно отступили, дон Росендо посмотрел на свою ладонь и действительно увидел на ней голубиное яйцо, светящееся таким ровным голубоватым светом, словно оно было выточено из топаза и ошлифовано искусным ювелиром. Но вдруг на поверхности яйца показалась крошечная трещинка, следом другая, и вскоре вся красота драгоценного изделия была безнадежно испорчена целой паутиной разломов, опоясывающей яйцо по всему поперечнику. Дон Росендо шевельнул рукой, скорлупки распались, и на ладонь его вывалился неуклюжий большеголовый птенец с мокрыми угловатыми крылышками. Он тут же, вопреки окружавшей их морской пучине, стал обсыхать, расти, встал на чешуйчатые лапки, затем поднял морщинистые пленочки век, сделал пробный взмах уже полностью оперенными крыльями и стал кругами подниматься к золотистой поверхности воды.

«Молния, яйцо, голубь — где-то я это уже видел, но где?.. Когда?.. — лихорадочно заметались воспоминания в голове дона Росендо. — Да, вспомнил: ночь, гроза, дон Диего, яйцо, голубь и далеким эхом звучащая фраза: он найдет меня, если с вами приключится какая-либо беда… найдет… найдет… На это вся надежда!..»

Голубь прорвал водный покров и исчез, растворившись в солнечном свете, а на дона Росендо стали опять наваливаться яркие и, казалось бы, совершенно не связанные между собой видения. То весь мир заслонял словно вырубленный из красного дерева лик Тилькуате, затем среди кактусов замелькали какие-то темные полуночные всадники, их смыла грохочущая стена водопада, сквозь которую глаза дона Росендо высмотрели темный овал входа в скальную пещеру. Но тут сердце молодого человека стала сжимать чья-то ладонь, причем так сильно, что дон Росендо как будто увидел со стороны жилистый кулак и темную кровь, выступающую между костистыми пальцами. Но нет, это был не он, это был его двойник, распластавшийся у подножия каменного истукана, богато изукрашенного золотом и драгоценными камнями. Истукан стоял в глубине пещеры, окруженный уродливыми звероподобными идолами, отлитыми из чистого золота.

«Клад Монтесумы», — не только подумал, но даже, как ему показалось, прошептал дон Росендо запекшимися губами. Но больше он не успел ничего сказать; из-за каменного истукана вдруг выдвинулась рослая темная фигура, она взмахнула рукой над распростертым у подножия двойником, раздался короткий истошный вопль, хруст ребер, в лицо дону Росендо широкой струей брызнула кровь, а чья-то рука словно вывернула его наизнанку. Затем глаза молодого человека затопила полная непроницаемая тьма.

Кажется, это была смерть. Во всяком случае потом, через какое-то время после выздоровления, дон Росендо не раз вспоминал этот миг и каждый раз как бы заново переживал страшное погружение во тьму, прекрасно понимая при этом, что настоящая безвозвратная человеческая смерть скорее всего происходит именно таким образом. И все же не этот момент был главным в его воспоминаниях после выздоровления: пещера с золотыми идолами, сверкающая драгоценными камнями, пещера, вход в которую прикрывал занавес водопада, — это видение возникало перед глазами так ярко, словно оно предстало не в горячечном бреду, а в живой действительности, куда каким-то непонятным образом был помещен его принесенный в жертву двойник. А в том, что это было жертвоприношение, дон Росендо не сомневался. Как не сомневался и в том, что видение заваленной драгоценностями пещеры действительно пришло к нему из реальной жизни, а не было плодом лихорадочного бреда. Он даже вспомнил слова «клад Монтесумы», по-видимому, все же произнесенные им перед погружением во тьму.

Но кто мог их слышать? Вернувшись к свету, дон Росендо увидел возле ложа дона Диего и Касильду. Они сидели в ногах по разные стороны постели больного, но взоры их, как успел заметить дон Росендо, были обращены друг на друга, а руки на спинке кровати лежали так близко, что будь это натертые шерстью эбонитовые палочки, между ними наверняка уже проскочила бы не одна электрическая искра. «Слышали они или нет? — думал дон Росендо, стараясь тем самым отвлечься от воспоминаний о весьма недвусмысленном положении, в каком его пробуждающийся из забытья взгляд застал молодую пару. — Но даже если и слышали — что из того? Сестра вряд ли сообразила, о чем идет речь, а дон Диего вполне мог решить, что я просто попал под влияние местной легенды и в предсмертном бреду связал с ней мечты об уже навеки утраченном счастье. Бред, одним словом. Для них, но не для меня. Клад существует, я в этом убежден, более того, он достижим. А раз так, то я просто обязан сделать все возможное, чтобы эти несметные сокровища не попали в нечистые руки!..»

А в том, что эти руки не просто существуют в округе, но и отнюдь не бездействуют, дона Росендо убедили события, произошедшие в округе за время его тяжелой, но, к счастью, непродолжительной болезни. Кто-то вновь добрался до капища и учинил там такое дикое побоище, что от более чем полусотни каменных идолов остались лишь груды щебенки, годной разве что на то, чтобы вымостить ею центральную площадь столицы штата Комалы. «Но где мы тогда будем проводить наши традиционные праздники с непременными корридами и родео? — спрашивал недоумевающий репортер, поместивший свою краткую заметку о погроме на капище прямо под изображением хорошо памятной дону Росендо лесной поляны. Заканчивалась заметка весьма прозрачными намеками на то, что организовать такой погром было бы, наверное, под силу лишь какой-то довольно сплоченной и, мало того, воодушевленной некоей идеей организации. Не догадаться, что под словом „организация“ следует понимать не что иное, как местный монастырь, в стенах которого находили приют неудачники-переселенцы, мог только полный кретин, но дон Росендо отнюдь не принадлежал к этому малопочтенному сословию, и потому, когда падре Иларио явился на ранчо поинтересоваться состоянием выздоравливающего, едва не встретил его коротким лобовым вопросом: ваша работа, святой отец?