Александр Волков - Зорро

Но это было бы, пожалуй, немногим умнее, нежели спрашивать у престарелого Тилькуате, отчего в низовьях реки вынесло на отмель труп оседланной лошади, по стременам и седлу которой трое завсегдатаев площадного бара Бачо, Висенте и Годой с ходу определили, что конь при жизни носил на своей спине их приятеля Роке, бесследно исчезнувшего сразу после того, как коварный старик индеец ослепил их брызгами ядовитого молочая.

Впрочем, в коротенькой заметке о злосчастной находке имя Тилькуате даже не упоминалось; по-видимому, все трое еще до опознания лошади договорились о том, чтобы как можно меньше болтать о своем ночном приключении, включавшем не только ослепление, но и чудесное избавление от слепоты руками проезжавшего по дороге кабальеро. Все трое, разумеется, знали дона Диего в лицо, но до прямого столкновения у троицы просто не было случая представиться; сам же кабальеро, по-видимому, не считал нужным снисходить до такого рода знакомства.

Об этом поведал дону Росендо уже сам дон Диего, незаметно ставший на ранчо своим человеком. Он, кстати, позаботился о том, чтобы выложить на ночной столик в изголовье выздоравливающего дона Росендо несколько последних номеров местной газеты, справедливо полагая, что одним из первых признаков возвращения больного к нормальной жизни будет пробуждение интереса к тому, что произошло в мире за время его болезни.

И дон Диего не ошибся; как только кризис миновал, дон Росендо протянул руку к стопке газет и в первом же номере наткнулся на заметку о дохлой лошади, вынесенной течением на песчаную отмель. Привлекла внимание и броская «шапка»: «Тайна исчезнувшего всадника» — набранная столь крупным шрифтом, словно речь шла по меньшей мере о похищении губернатора штата. «Мало ли бродяг пропадает в этих диких местах, — размышлял дон Росендо, пробегая глазами текст под заголовком, — а уж про дохлую лошадь и говорить нечего: падаль — и больше ничего!»

Но едва он поделился своими недоумениями с вошедшим в спальню доном Диего, как тот вместо обычной в подобных случаях усмешки изобразил на своем красивом лице чрезвычайную озабоченность.

— Н-да, что-то за этим кроется, — пробормотал он, пробежав глазами столбец и дойдя до того места, где Бачо, Висенте и Годой признали в падали лошадь исчезнувшего Роке.

— Не вижу ничего из ряда вон выходящего, — продолжал недоумевать дон Росендо, — поехал пьяный, свалился с моста — экое кукареку!

— Если все было так, как вы говорите, то конечно, — кивнул дон Диего. — Но у меня есть и кое-какие иные соображения на этот счет…

— Какие? — быстро спросил дон Росендо. — Вы подозреваете убийство?

— Больше чем убийство, — загадочно ответил дон Диего.

На этом разговор прекратился; сеньор де ла Вега удалился, сославшись на срочные дела, но к вечеру со слов Касильды дон Росендо уже знал, что их общий друг прямо от них отправился в Комалу, точнее, в кабак на центральной площади, где, пользуясь болтливостью томившейся от скуки Розины, составил в голове довольно обстоятельную картину того, что происходило в заведении в ночь исчезновения Роке. Розина, разумеется, не обошла вниманием появление Тилькуате, глупое пари — «на кой черт сдалась ему эта старая кляча, годная лишь на то, чтобы выпрашивать милостыню на церковной паперти?» — и внезапный, поспешный отъезд всей четверки под предводительством, «как ни дико это звучит, сеньор, но, клянусь Девой Марией, того же самого Тилькуате».

— Совсем задурил им головы этот пьяный индеец, — беспечно трепалась Розина, подливая виски дону Диего, а заодно и себе, — какие-то ягуары, тропы, клады, а эти слушают, развесив уши!.. Ей-богу, сеньор, пьяные мужчины глупее детей!.. Тут один на днях напился и такое мне говорил, такое предлагал, вы, сеньор, не поверите!..

— Отчего же? — галантно возражал дон Диего, в надежде все же вернуть разговор в нужное ему русло.

Как ни странно, это ему удалось, но при этом так, что сама Розина даже не заподозрила, насколько ее болтовня была интересна сеньору де ла Вега. Впрочем, ей это было, по-видимому, совершенно безразлично; она упивалась свежими воспоминаниями о том, как довольно щуплый с виду, но весьма изысканный в манерах кабальеро предлагал ей руку, сердце и, в качестве свадебного подарка, путешествие в Европу на комфортабельном паруснике. По описанию внешности кабальеро — «плюгавенький, как бы не наш, в блюдах хорошо понимает…» — дон Диего понял, что речь идет о мсье Жероме, французе дона Манеко, который, оказывается, не просто подбивал клинья к Розине, но и как бы между делом интересовался, куда в ту ночь направилась из кабака злополучная четверка.

Таким образом, заметка о таком ничтожнейшем событии, как павшая лошадь, окружалась некоей таинственной аурой, сквозь зыбкий покров которой проступали смутные очертания пока еще непонятной дону Росендо интриги. Оставшаяся в живых троица, разумеется, молчала как о внезапном ослеплении, так и о своем чудесном исцелении руками одинокого путника. Дон Диего также пока держал язык за зубами и ждал дальнейшего развития событий.

Но кто-то, имеющий возможность влиять на содержание газетных полос, по-видимому, пожелал придать исчезновению Роке вид общественно значимого события, поместил в конце заметки обращение, в котором призывал всех желающих высказать свои соображения на этот счет.

И соображения не замедлили. В следующем номере, вышедшем из-под типографского станка всего через двое суток вместо обычных пяти, респондентам-версификаторам было отведено самое читаемое газетное пространство: «подвал» первой полосы. Кто-то считал, что всадника задрал ягуар, кто-то вполне резонно замечал, что следы ссадин на лошадином брюхе могли возникнуть лишь вследствие падения со скалы и потому останки Роке следует искать среди каменистых порогов выше по течению, и лишь один автор довольно определенно намекал на связь исчезновения Роке с именем старика Тилькуате, среди ночи выманившего из кабака всех четверых приятелей и также не объявлявшегося в окрестностях Комалы с той загадочной ночи. Респондент предпочел сохранить свое имя в тайне, подписавшись «Посторонний», но по некоторым оборотам можно было предположить, что под этим банальным псевдонимом скрывался не кто иной, как мсье Жером, столь дотошно выспросивший обо всем размякшую от его признаний Розину,

Зато весь газетный разворот был отдан подробнейшему описанию костюмированного бала на ранчо дона Манеко. Материал, разумеется, был не первой свежести, но это, по-видимому, объяснялось тем, что автор, сам очевидец и участник торжества, хотел придать ему определенные художественные достоинства, и это потребовало некоторой временной дистанции, позволившей правильно расставить все акценты и особенно подчеркнуть «блистательное хладнокровие, с которым хозяин и устроитель торжества, почтеннейший сеньор Манеко Уриарте, дал отпор бесчинствам пресловутого Зорро и двух его сообщников, проникших на праздник с единственной целью: омрачить его своими безобразными выходками!».