Мариша Кель - Титулованный Соловей

***

Кити, дождавшись столь желанного уединения, освежив лицо прохладной водой и поправив причёску, наконец, сумела прийти в себя и унять внутреннее напряжение. Она не могла понять, что же такое творится с ней?! Девушку бросало то в жар, то в холод, и тревожное предчувствие, даже не тревожное, а восторженно-бушующая тревога, как во время шторма взбесившаяся волна, накрывала Кити с такой силой, что она не понимала, как с этим справиться. Кити с повышенным вниманием оглядела себя в зеркало и, оставшись довольной своим внешним видом, покинула дамскую комнату. Звонкое эхо встретило Кити в вестибюле театра и, подхватив её быстрый, уверенный шаг, проводило по лестнице и таинственно смолкло у двери. Преодолев, казалось, бесконечную лестницу, Кити отыскала ложу, которую отец ангажировал для них на этот вечер.

Как только лакей распахнул перед молодой княжной двери, неземные звуки, заполнявшие маленькую ложу и весь зрительный зал, словно вырвавшись на свободу безудержным потоком, накрыли Кити, нежно заставив её замереть в невозможности сделать последующий вдох. Звуки, точно райские птицы, взмывали ввысь и в тот же миг обрушивались на дрожащую всем телом Кити ласковой волной дорогих её сердцу воспоминаний. Этот голос Кити призывала из глубин своей памяти к себе во сны, голос мужчины, с которым она мечтала терять свет угасающего дня в блеске звёзд и так существовать до следующих дня и ночи, лишь бы видеть Его, слышать его голос.

Снишься мне…

И в ночной тишине

Снишься мне…

Как надежды глоток,

Моей жизни пустынный поток.

Любимая моя,

Прошу, живи в тени души моей.

Твои черты мне света дня милей.

И нежность ночи всей,

Как ярко-звёздное вино.

Воспоминанья – грёзы о тебе,

Стекает к сердцу мне, на дно

Влюблённых звёзд вино…

Батум.

Декабрь, 1855 год.

Турецкий фрегат «Перваз-бахри» тяжело скользил по тёмным волнам Чёрного моря, отбывая от берегов города, очертания которого, окутанные ночным туманом, становились с каждой минутой всё более размытыми, удаляясь.

Пассажиры этого судна не толпились на палубе, весело переговариваясь и радуясь тому, что отправляются в увлекательное путешествие, а сохраняли суровое молчание, мысленно проклиная «Олюум сахиле», как они промеж себя нарекли бухту Батума, что в переводе означало: «Место, несущее смерть». Мрачную и угрюмую тишину нарушал лишь плеск беспокойных волн, запах страха и боли будто окутал судно невидимым шлейфом. Многие впали в полузабытье, истерзанные адовой лихорадкой. Кого-то мучила морская болезнь, а тех, кого обошла участь того и другого, выворачивало наизнанку от страха.

Омир-паша со своим оставшимся войском, потерпев поражение, отступал, держа курс к берегам Турции.

Известие о взятии русскими войсками осадного города Карса заставило турецкого главнокомандующего приостановить военные действия, и контрнаступление злой русской зимы окончательно подвело его к решению: «отступить!».

Замёрзший турок, подгоняемый тифозной лихорадкой, бежал с кавказских земель, стуча зубами и зализывая раны.

Отвернувшись от всех в сторону берега, Щербатский вглядывался в отдаляющиеся очертания города со смешанным чувством радости и печали. Он имел возможность и даже удовольствие наблюдать озлобленно-подавленное настроение тех, что остались от турецкой армии и её главнокомандующего Омира-паши.

Но вместе с тем Вольф понимал, что пройдёт очень много времени, прежде чем он вновь увидит родные края, окажется в дорогих его сердцу местах, сможет, наконец, отдохнуть душой и телом в желанной прохладе.

Пределом своих мечтаний Вольф почему-то определил тенистый лес, с его умеренно-влажным воздухом и пробивающимися сквозь сочную листву лучами нежного солнца.

«А если бы зима дома?..» – думалось Щербатскому. Зимнее солнце в родных краях по-особому ласковое, хоть и яркое от ослепительно белого снега, но удивительно мягкое. А белый блестящий снег?.. «Он как сверчок под твоим шагом …хрустит».

Ещё одним неизменным стимулом к выживанию Щербатскому служил светлый образ его безответной любви. Именно это обстоятельство толкнуло его на нынешний исход, но он был благодарен судьбе за данный урок. Стоило пройти и перенести подобное только для того, чтобы лучше понимать жизнь, ценить её в полной мере и вдыхать полной грудью. «Он непременно высвободится, выберется отсюда и обязательно увидит её вновь! Он будет действовать по-другому. Не позволит оставить место для мелочных и глупых обид и для ненужных игр в «несчастье». И Кити непременно поймёт, что он тот единственный, кому она суждена!».

До тупой, приглушённой боли в груди, до крови искусанных губ Щербатскому желалось оказаться в своих мечтаниях, в своих коротких, но неизменных снах, там, на Родине, рядом с предметом своей любви.

Более двух лет по долгу службы он пребывал в этой дикой чужой стране и всем своим существом стремился вернуться назад. Эти же неблизкие и до одури осточертевшие ему края, казалось, были губительны для всего живого. Громадные пространства, поверхность которых была покрыта множеством текучих вод: болотами и непроходимыми дикими лесами, реками, прорезающими течением равнину с севера и востока, и бесконечные дожди, сопровождающие каждую осень и весну. В демисезонное время года дождь мог лить пятнадцать дней и пятнадцать ночей не переставая. Так однажды уже было, но тогда случился потоп и наступил конец света Божьего, а тут наводнение не грозило поглотить всё живое; почва, благосклонно принимая и впитывая неимоверное количество воды, грозила расправиться со всем ныне живущим по-иному. Глинистая почва, насыщенная водою, превращалась в непроходимую грязь, в которой, как в болотах, тонули лошади, и люди, армии. В такое время приостанавливались и войны, и сама жизнь.

В последнем сражении турки на этом адском берегу потеряли десятки тысяч людей. Хотя эти места были далёкой пограничной периферией, и турецкие власти почти не уделяли им внимания до недавнего времени. Город Батум стал пограничным, и отношение к нему поменялось. Начались бесконечные русско-турецкие войны, а батумская бухта стала ближайшей глубоководной к российской границе.

Мало того, у русской и турецкой армий был ещё один общий враг – так называемая «черноморская лихорадка». Эти лихорадки являлись естественным последствием накопления стоячей воды и разложения в ней органических веществ. Подобное скопление вод вредило не только живым существам, но даже растениям: гектары огромных лесов от постоянной чрезмерной влажности разлагались и превращались в труху буквально стоя. Обессиленные и мягкие стволы деревьев не могли быть полезны ни в чём, и уж тем более в строительстве домов или кораблей, одно, как и другое, строго требовало прочности материала.