Иван Глемба - Радение богатырей

Фабий вздохнул, глядя на Инуфима.

«И кого только нам присылают в здешние края, – подумалось ему. – Мне бы выпускников закрытых школ, где магии обучаются, да сходным с ними наукам, а шлют тех, от кого за версту ладаном и темной силой пахнет. Но ничего, все равно придется вместе дело делать. Может, Порфирий к концу года объявится. Ему можно будет это важное дело доверить. Инуфим и Никоша ему помогать будут. Все равно раньше следующей осени Илюша с помощниками избы поставить не успеют, как и собрать людей, хотя, все может быть. Ухватисты родичи, когда нужно».

– Что сказать мне хочешь? – вслух спросил Фабий, косясь на Инуфима.

Слова, которые услышал он, побудили Фабия задуматься.

– Ты ничего не перепутал?

Инуфим покрутил головой, а Фабий вздохнул. Так выходило со слов Инуфима, что Исихор решил после того, как его всерьез помяли, все-таки вернуться в Киев. Правда, как понял Фабий из слов Инуфима, прибывшего недавно на Русь, будет это через пять-шесть годков, но время-то быстро летит…

– Почему мне сразу об этом не сказал, как летом объявился?

– Исихор сказал, чтобы я выждал полгодика, – пояснил Инуфим.

– Что еще Исихор сказал тебе передать?

– Дело у него есть к тебе. Также он намекнул, что от Ильи не отстанет.

Фабий вздохнул и нахмурился. Зная Исихора, Фабий не сомневался в том, что он свои обещания выполнит.

– Мало, значит, досталось ему, коли вернуться хочет, – сделал вывод Фабий, слегка щурясь. – Русичи точно ему не рады будут, тем более калеке. Или подлечили Иса? – так кратко называл Фабий в прошлом своего руководителя.

Инуфим снова повертел головой, давая этим понять, что дело с места не сдвинулось.

– Хоть облегчение есть? – поинтересовался советник.

– Доктора говорят, что после такого можно будет ходить только лишь на костылях.

– Это нам всем урок, – сделал вывод Фабий. – Нельзя идти на полумеры. Надо было Исихору добить Илью, а не жизнь ему оставлять. Поквитался сполна, но не убил. Теперь квиты. Ты смотри, чтобы с тобой ничего подобного не вышло. Понял? Места тут суровые. Это тебе не Царьград и его окрестности. Тут вышел за стены Киева, и нет княжеской власти. Народ вокруг родовым законом живет, Правь соблюдает, как знает и умеет. Ты что о Прави знаешь? Ничего, – сам себе ответил Фабий. – А как ты тогда будешь выполнять дело, которое тебе поручено? Никак. Значит так, я тебе с одним мужчиной познакомлю. Он тебе кое-что Прави расскажет. Только ему не вдувай в уши «речи умные». Не для этого свожу.

– А зачем мне Правь? – искренне удивился Инуфим.

– А как ты жить хочешь здесь, да еще и задание важное выполнять? Ты хотя бы отдаленно должен что-то знать о законах Руса и русичей. Так многие из родичей сами себя называют. Был князь такой. Он законы прописал и с того времени все их выполняют. Все или почти все, – уточнил Фабий и снова вздохнул. – Что смотришь на меня?

– Вздыхаешь часто. Может что случилось? – участливо спросил Инуфим.

– Ты мне свое сострадание и участие липовое не тычь. Это для родичей и русичей прибереги. Мужик ты или кто, так и говори нормально. Уразумел?

Инуфим кивнул.

– Нам придется очень и очень долгое время повозиться, чтобы вышибить из голов родичей то, что в них напихано. И работа эта, скажу я тебе, даже еще не начиналась. Понял? От того и вздыхаю, потому что знаю, что нам предстоят трудные времена. Зато мы здесь оказались в самом центре событий.

Так я быстрыми штрихами рисую характер эпохи и основных действующих личностей, с которыми мне предстояло пересекаться очень даже тесно. Мой кровник, маг Исихор, которому я воздал по заслугам в ответ на мое избиение, не мог не вернуться. Пусть вернется он уже и под другим именем, и позже, и в другом обличье, что было точно еще более худшим для меня, поскольку маг, одержимый жаждой мести, сделавший выводы из своего поражения, точно не собирался оставлять меня в покое до самой своей смерти. Вместо убывшего Исихора вошли в дело и Фабий, и Инуфим, и другие лица из княжеского окружения, которые, как и сам князь, жаждали одного: такую силищу, как я, поставить себе на служение в самые короткие сроки. Вот под этим девизом и разворачивалась вся моя дальнейшая жизнь на протяжении даже не лет. Моя же задача состояла в том, чтобы не дать себя захомутать, на шею взгромоздить ярмо, кому-либо усесться на нее да погонять. Это во что бы то ни стало хотелось сделать самым разным лицам.

Простодушен и наивен я был в те годы. Должной взрослости и ответственности, а главное бдительности, у меня не было, как и опыта того, как себя правильно в новой для себя среде вести. Если бы не Кудес, не Добросвет, не Свитень, не Добронрав и другие волхвы, я бы, скорее всего, стал постепенно исполнителем чужой воли, а так жизнь моя сложилась по-иному. Жизнь реального Ильи, которого молва наречет Муромцем, – одно сплошное приключение. Здесь, если не вести рассказ об обычаях и об укладе, об особенностях празднования, о событиях, то выходит только лишь описание поединков и тренировок. По-иному в молодые годы я не жил. В противном случае я попросту не выжил бы, поскольку от меня требовалось в дальнейшем, после двух выигрышей в состязаниях, гораздо большее: всегда быть в форме, быть готовым на правильное действие. А это потомки – уже искусство жить так, и учишься ты этому всю жизнь.

В самом начале зимы, когда я уже совсем приободрился так, что начал и более тяжелые колоды приподнимать, да на них умильно смотреть, как на лучших друзей, пожаловал к нам с визитом Варгун. В то время как раз зимушка проявила свой нрав и характер, подбросив снежка, побелив окружающий мир, сковав первым ледком лужи и небольшие ручейки, стоящую воду. Изо рта валил пар, а на сердце, когда я выходил из избы, была радость. Я, широко раскрыв глаза, смотрел на белу зимушку, которая как раз вовремя, может, чуть раньше обычного, пожаловала в наши края. Любил я ее покров снежный да морозный, любил ощущать силу и лёгкий холод во всем теле. По сердцу мне была зима. Люблю я ее и сейчас, хоть и мороз в преклонных годах заставляет кутаться в меха. Тогда же мне все было нипочём. В одной рубахе выходил во двор и широко усмехался, глядя на белое безмолвие.

– Илюша, – слышался иногда голос Кудеса, который в то время, пока я выздоравливал, неизменно был рядом со мной, – ты бы оделся. Холодно. Хватит удаль молодецкую показывать.

Кудеса я безмерно уважал. Этот мужчина, на возраст которому можно было от силы дать лет пятьдесят, был прост в общении, никогда ничего лишнего не говорил, был силен и, что самое главное, умел всегда вовремя появляться и говорить, что необходимо. Может, борода слегка старила волхва, но из-под густых бровей смотрели на тебя веселые и полные жизни глаза. Волхв, что называется, зрел и постоянно был бдителен. По-другому не жил. Да и его товарищи, под стать Кудесу, зрели во все глаза и слушали во все уши. Если бы не Кудес, не его помощники не было бы ничего из того, о чем я собираюсь рассказать. Не было бы школы, не было бы богатырей и богатырских традиций, которые, что я точно знаю, когда я уйду из жизни, все еще будут жить.