Игорь Сотников - Номенклатор. Книга первая

– Особо хочу привлечь ваше внимание к молодому галлу, Арбусу. – Выкрикивает с помоста мангон, останавливая на месте и взглядами на нём несколько зазевавшихся путников, в том числе и Публия с Кезоном. – Арбус здоров как бык, умеет драться и петь. И за такого одарённого галла я всего-то прошу 800 денариев. – На этом моменте кто-то присвистнул и пошёл дальше, почём свет освещая грязными словами этого хапугу мангона, за такие цены выставляющего свой товар.

– Да за столько денариев я и сам себе спою. – Нет спокойных слов от возмущения у граждан всё это слышавших, и не собирающихся становиться рабами капризов и неуёмного злоупотребления их доверием и добротой своих матрон, кои идут рядом с невыразимо одними словами недовольным лицом и теперь со всей злости щипаются, видите ли, не по их тут вышло. И столь много вчера вечером обещающие мужья, а в частности Аверьян Сентилий, не собирается потворствовать блажи и вычурам мозга своей матроны Апетитии, как он жестоко и больно слышать Аппетитии назвал выполнение данного ей слова.

– Всё что ни попросишь выполню, и что твоим глазам не понравится, будет твоим. – Вон как многообещающ вчера был Аверьян Сентилий перед своей матроной Апетитией, кто так воодушевляюще на разные глупости и сюжеты из потаённой личной жизни супругов станцевал перед самим Аверьяном Сентилием и его гостями, одним цензором и сенатором, что Аверьян Сентилий, видя, как не сдержав на своих лицах выражения зависти к нему и восхищения перед умением Апетитии выставлять себя напоказ в танце, кусают свои губы его гости, с дури не сдержался на похвальбы и на вот такие обещания Апетитии. А та всё это не забыла по утру, и только он один глаз раскрыл, как она его уже тянет за тогу куда-то.

– Неужто в постель? – поначалу впал в заманчивое заблуждение Аверьян Сентилий, обнаружив себя недошедшим до супружеского ложа, а он как возлежал на клинии, очень удобном для пиршеств желудка диванчике, так и остался на нём на всю ночь, не дойдя до супружеского ложа, чтобы там возлечь и занять своё по праву супруга место. А так как по заверению самого Аверьяна, свято место пусто не бывает, то… Аверьян Сентилий начал судорожно соображать, как он всё-таки вчера расстался со своими гостями, кто воодушевлённый видами в танце Апетитии, вполне мог застать себя в глупом предубеждении насчёт доступности Апетитии, и воспользоваться благодушным состоянием невменяемости его, Аверьяна.

– Аверьян, как скотина напился, а Апетития такая аппетитная, что было бы глупо не воспользоваться моментом. Тем более сам Аверьян сегодня всё подчёркивал, что пусто место никогда не бывает (в пылу страсти можно и заговориться). А я всё ещё думал, к чему это он всё говорит. А теперь-то всё встало на свои места. – Прескверно рассудил Корнелий Варрон и в ожидании подходящего для соблазнения Апетитии момента, углубился в свои знания прошлого супругов Сентилиев.

– А ведь Апетития когда-то собиралась посвятить себя служению огню Весты Геганию. Но тут она на глаза попалась нецеломудренному и аппетитному на красноречивые слова и обещания Аверьяну Сентилию. Кто с помощью своих велеречивых речей и губительных для неокрепшего сознания молодой девушки обещаний, сумел разжечь в ней огонь страсти и искушения к земным наслаждениям, и она хоть и не сразу, а имея на этот счёт сомнения, всё же отвергла путь благочестия и чистоты, став весталкой, и приняла его предложение, стать его матроной. Где он на её вопрос сомнения и ещё благочестия в себе: «А как же огонь Весты, кто его будет поддерживать?», со свойственным себе эгоизмом ответил: «Свято место пусто не бывает». – Вот так решил сообразить цензор Корнелий Варрон, кого ноги сами довели до супружеского ложа Сентилиев. Где уже расположилась Апетития и ждала того, что ей на сегодняшний вечер выпадет – буйство духа Аверьяна, доказывающего делом, что его обещания вначале их супружества, быть супругом тревожащим её всецело и каждый раз, когда она этого захочет, не пустой звук, а звук скрипа их супружеского ложа, или он опять будет не скупиться только на обещания, а как дойдёт до дела, то он уже храпит.

– И точно, уже храпит. – Прислушавшись и услышав отдалённый храп Аверьяна, Апетития в сердцах вскликнула и бросилась лицом на подушку. И очень вовремя для цензора Корнелия Варрона это случилось, чем он и воспользовался, не дав Апетитии и сообразить, кто это такой настырный и настойчивый, и как это Аверьян так сумел быстро перестать храпеть и оказаться здесь.

И Аверьян в своём не полностью восстановившемся от ночного бдения умом, ещё с остатками в нём эффекта от вчерашних злоупотреблений, будучи ещё рассеянным на мысли и заблуждения насчёт поведения своих близких, принципиально так посмотрел в упор на Апетитию и задал ей требовательно прямой вопрос. – А где цензор Корнелий Варрон?

А Апетития, что за погрязшая в своём вероломстве и безнаказанности матрона, и она даже в лице не побледнеет, выдав в себе хотя бы преступные намерения в сторону нарушения ею святости их брака, – думать не думала я, что так поступлю, но поступила, когда увидела, как ты мной поступился, предпочтя мне этот диванчик. И Апетития без всякого смущения ещё так невообразимо для Аверьяна усмехается и к потрясению опять же Аверьяна, с усмешкой его переспрашивает. – Спрашиваешь, где цензор Корнелий Варрон. Как будто сам не знаешь. – И с таким многозначительным взглядом на него смотрит, в котором Аверьяну так и видится насмешка над его супружеской самостоятельностью и самонадеянностью (верю своей матроне как самому себе), плюс там стоит столько невообразимых предложений для того мужа, кто не как он дурень будет её игнорировать, а получит от неё всё сполна, что у Аверьяна прямо дыхание сбило от всего им увиденного.

А между тем в Аверьяне всё вскипело и теперь возмущается от такого неприкрытого похабства и развращения со стороны Апетитии, потерявшей всякий стыд и страх перед ним, главой семьи, – а что мне теперь сделает Аверьян и кто он, собственно, такой, когда я так близка с цензором Корнелием, – и он начинает недоумевать пока что про себя. – Да как это ещё понимать такую её дерзость?! – вопрошает себя Аверьян, подспудно понимая на чём основана вся эта её дерзость – на близких отношениях с цензором Корнелием, с кем ему будет сложно тягаться силой и авторитетом в суде. Где он к тому же находится в сильной зависимости от мнения Корнелия. Кто будет судить его потуги в деле поэтического искусства, которым он увлёкся с недавнего времени, поймав себя на том, что ему легко поддаётся, склоняется и идёт на ум разная рифма, – Апетития Агриппа, как Агриппа без аппетита, – и которому он посвящает много последнего времени.