Виктор Бурсин - Времена забытых лет

– Монастырские люди, идем с вестью от князя Пожарского до воеводы Одоевского, – немного смутившись и запинаясь сказал Николай.

– Двигай тудысь, – грубо произнес старший стрелец, – будет тебе воевода.

Один из стрельцов пошел впереди, двое шли сзади и подталкивали монахов в спину. Прохожие с любопытством поглядывали на происходящее, видимо, взятые под стражу монахи – не такое уж частое явление здесь.

– Куды их, Лука Фомич, к Роще поведем-то или к Ивану Иванычу? – спросил впередиидущий стрелец старшего.

– Роща уже третий день беспамятства, не будет разговора, давай к Одоевскому, пусть решает, – ответил Лука Фомич.

– Кто такой Роща, Лука Фомич? – учтиво поинтересовался Андрей.

– Наш второй воевода, Долгоруков Григорий Борисович.

Утром страшно болела голова после вчерашнего или позавчерашнего, сейчас уже и не вспомнить с чего началось. Письмо…, письмо… от князя Пожарского, письмо о победе над гетманом, уж теперь зададут трепки этим басурманам. Нельзя так бурно праздновать, ой, нельзя. Надо вставать. Из окон свет, новая одежда разложена, видимо, Митька приходил и уже не раз. Ощущение, что голова сейчас расколется на тысячи мелких осколков, еще пару часов….

– Митька, Митька, черт, где тебя носит!

Митька появился мгновение спустя с кувшином и вышитым полотенцем через руку.

– Не сильно соленый, как в прошлый раз? А то до вечера не мог напиться, – уже добрее спросил князь.

– Это огурчики из Никольского подворья, там знают, как тебя, князь, уважить.

Выпив треть кувшина рассола и вытерев лицо полотенцем, Иван Иванович начал медленно одеваться. Митька старался помочь, за последние восемь лет как он служит у князя, еще с Москвы, а теперь второй год в Вологде при воеводе, он уже очень хорошо знал все привычки хозяина. Одоевский (Меньшой) был из старинного княжеского рода, в молодости начинал стольником, затем был рындой 6 6 Рында (устар.) – оруженосец или телохранитель придворной охраны московских царей. при Василии Ивановиче Шуйском, ну а теперь с повышением, отправлен воеводой на два года в Вологду. Жилось в Вологде неплохо, активные события дальше Ярославля не перекатывались, торговля шла большая, сборы и налоги поступали своевременно и в достатке. Ничего, что хлеба и репа последние годы не уродились, на княжеском столе это никак не отражалось, жизнь текла размеренно и сытно. А после окончания вологодского воеводства, глядишь, и еще более хлебное место подыщут. Значит и Митьке ехать в Москву, с гордо поднятой головой возле такого именитого хозяина.

– Что слышно в городе по посадам? – с чувством некоторой легкости спросил воевода.

– Сказывают люди, нынешней ночью шалили на ярославской дороге, запалили корчму, двоих нашли зарезанными. Стрельцы хмельные по городу шатаются, устроили драку возле Успенского Собора, грязно ругались. Горожане жалуются, воевода-батюшка, слушают старца Галактиона про разорение великое, которое вот-вот должно напасть.

– Им храм в честь Знамения Божией Матери строить надо, чтоб эту беду отвести. А где я им сейчас умелых людей найду? Вон, как крепостные стены ветшают, а частоколом нашим сейчас разбойника не напужаешь, да и тот на половину сгнил. Если что-то долго ждать, оное и случится. Типун на язык твоему Галактиону! Где Истома Карташов, давно видал?

– Со вчерась с князем Григорием Борисовичем, у них и гуляют.

– Вели разыскать и привесть как в чувствах будет, и с князем мне надобно свидеться до темна, предчувствие у меня какое-то нехорошее. Завтрак подавай.

А у Митьки все уже и готово, рад услужить. Только выглянул за дверь, а там уже ждут команду прислуга и повариха. Большой дубовый стол с резными ножками – подарок из Москвы – накрыт белой скатертью с вышитыми красными и синими петухами, напоминающими хозяину о том, что это еще завтрак. На большой тарелке дымился запеченный гусь, пышный каравай, зарумянившийся несколько минут назад, в крынке – густая сметана, в другой – желтый кусок масла – гордость местных маслоделов, чуть подальше – ароматные бублики и яйца, еще хранящие тепло заботливой несушки. Но наполнял всю горницу чудесный резкий запах нового заморского напитка – кофея. Несколько кульков зерен летом Митька променял английскому купцу на пять соболей и теперь потихоньку баловал себя рано утром, пока князь спит. Оглядев зорко стол, Митька отодвинул стул, чтобы Одоевскому удобнее было сесть. Завтрак ожидался быть долгим, поэтому Митька пододвинулся к окну и одним глазом следил за тем, что происходит на улице.

Среди праздношатающихся людей слуга заметил троих стрельцов, сопровождающих двух чернецов. Видимо, вся эта толпа направлялась к городской тюрьме.

Странное дело, стрельцы не протрезвели с ночи что ли, монахов прихватили на улице, будет опять неприятный разговор с архиепископом Сильвестром, как в прошлый раз, подумал про себя Митька. Надо разобраться, пока беды не случилось. Подозвал к себе Ерошку, работающего на кухне, наказав внимательно следить за князем. Сам, схватившись за живот и театрально охая, вышел из горницы. Двумя прыжками спустившись с крыльца, пошагал к дому у восточной стены, где располагалась тюрьма.

Казенная изба была старая, без окон, плохо проконопаченная мхом. Кое-где между бревнами зияли щели, образовавшиеся ввиду совместной работы арестантов с одной стороны и хозяйственных стрижей с другой. Крыша местами провалилась, но дверь и засов содержались почти в идеальном состоянии. Вход был свободен, в карауле никого не было. Митька приоткрыл дверь и лицом к лицу столкнулся со старшим стрельцом. Оба от неожиданности вздрогнули и отступили на шаг назад.

– Ты что ли, Лука Фомич? – вглядываясь в полумрак, спросил Митька, приоткрывая пошире дверь, чтобы дневной свет позволил увидеть, что происходит внутри.

– А кого тебе тута надо, князь что велел? – без уважения спросил стрелец.

– Велел Иван Иваныч, разузнать, чьи такие чернецы, коих ты привел сюды, а то опять придется перед Сильвестром ответ держать.

– Князь велел, или ты опять суешь свой нос куда не надобно? – поглядев парню в глаза, спросил Лука Фомич.

Выдержав взгляд, Митька уверенно ответил:

– А ты поди сам у него спроси.

Сделав вид, что он поверил услышанному, стрелец посторонился, чтобы Митька зашел вовнутрь.

– Схватили их у кабака Серафима Кузьмича, Федотка-питуха донес, говор, мол, у них какой-то немчурный, с целовальником непонятные слова говаривали. Сейчас пойду Якова порасспрошу об них.

– Погодь ходить, небольшого ума твой Федотка, а спьяну и черти могут пригрезиться. Сам-то, что о них думаешь?

– Кажись наши, а кажись и не наши. Говор, дак, точно не наш, и на чернецов не похожи, портки у них странные, да и обутки на ногах – я такой не видывал ранее. Один старый, больше молчит, второй помоложе, акий щекарь 7 7 Щекарь (устар., разг.) – болтливый человек. . Все про князя выспрашивали, мол, важная весть для него. А я думаю, пущай посидят у нас пару деньков, а потом расспрошу, как надо и как умею, – улыбнулся стрелец, обнажив на половину беззубый рот.