Татьяна Беспалова - Кортик капитана Нелидова

Лариса задумалась. Она припоминала насыщенный колючими льдинками воздух на Большеохтинском мосту и многозначительные интонации товарища Томаса.

Уснула она в полной уверенности, что в самое ближайшее время непременно встретится с упомянутым товарищем Полковником и передаст ему просьбу товарища Томаса слово в слово.

«Матушка, матушка, что во поле пыльно? Сударыня матушка, что во поле пыльно? Дитятко милое, кони разыгрались» [3] Здесь и далее слова русской народной песни. .

Звонкий голос нянькиной дочки Клавдии разливается по саду. Лариса стоит посреди ярко освещенной террасы. Солнечный зайчики пляшут на чистых половицах. В дальнем конце террасы большой стол под скатертью с кружевным подзором. В полуденном свете скатерть кажется ослепительно-белой. Деревья сада, цветущая сирень, английский чайный сервиз – Ларисе кажется, будто весь мир отражается в медных боках самовара.

Матушка сидит недалеко от стола в кресле-качалке. На ней лилового оттенка шляпа с широкими полями, платье из белой кисеи и цветастая шаль. В таком наряде матушка похожа на огромный экзотический цветок. Край шали сполз с её плеча, кисти касаются половиц, но матушка не замечает этого, потому что она увлечена своими цветами. Кстати, тут же расположился и садовник. Он сидит перед матушкой на шатком табурете, с которого поминутно вскакивает. Но матушка усаживает его обратно. Хозяйка поместья «Липовый мёд» советуется со своим садовником относительно пересадки гераниевых кустов.

С наступлением тепла прислуга выносит на террасу горшки с комнатными цветами: камелии, фиалки, гортензии, фикус Бенджамена и конечно же герань. Матушка особенно любит именно герань. В её коллекции десятки сортов. Часть из них осенью и зимой цветут в зимнем саду, часть расставлены по комнатам большого, но покойного дома Боршевитиновых. Над яркими соцветиями снуют пчёлы. Их прерывистое гудение вторит звонкому голосу Клавдии.

«Матушка, матушка, на двор гости едут, сударыня матушка, на двор гости едут!.. Дитятко милое, я тебя не выдам!»

Нянькина дочка-певунья, разгуливает по саду с огромной корзиной. Она занята не только пением. По поручению своего отца-садовника Клавдия пропалывает клумбы, засаженные маргаритками и анютиными глазками. Прополка – работа грязная, а семья садовника в большой чести у Кирилла Львовича и Анны Аркадьевны, и Клавдия могла бы заниматься кружевоплетением или приготовлением варенья из ранней земляники, но дочка садовника любит вольный воздух сада, запах разнотравья и простые песни.

Лариса ждёт, когда матушка закончит разговор и садовник сойдёт с террасы. Ларисе не терпится сообщить матушке о крайне важном деле. Но родительница так увлечена своей геранью, что вовсе не замечает ни родной дочери, ни её нетерпения. Поэтому Лариса расхаживает взад и вперёд по террасе, нарочито громко стуча каблуками.

«Матушка, матушка, на крылечко идут, сударыня матушка, на крылечко идут!.. Дитятко милое, не бойсь, не пужайся…»

Вот садовник сходит с террасы. Его сутулая спина скрывается за углом дома. Матушка поправляет на плече шаль.

– Ларочка? Одуванчик ты мой золотой!

– Мама! Ну сколько можно! Я жду уже полчаса. И не называй, пожалуйста, меня одуванчиком.

– Отчего не одуванчик? Все так тебя называют, и я ничем не хуже остальных. Ты хочешь налить мне чаю? Присядь к столу. Самовар ещё горячий.

– Не до чая. Есть разговор. Важное дело. А относительно одуванчика – это ты первая начала. Следом за тобой папа, а потом уж и остальные. Перестанешь ты так называть – перестанут и другие.

– Жестокая ты! – Губы матушки улыбаются, но глаза скрываются в тени лиловой шляпы. – У матери в горле пересохло, а дочь отказывает ей в чашке чая.

«Матушка, матушка, в нову горницу идут, сударыня матушка, в нову горницу идут!.. Дитятко милое, я тебя не выдам!..»

Голосок Клавдии звенит под стать тонкому, английскому фарфору. Лариса расставляет чашки, наливает чай из чайника, добавляет остывающий уже кипяток из самовара.

– Свежее земляничное варенье, – говорит она. – С пенками, как вы любите.

– Да, милая.

Матушка сидит, заложив левую ногу на правую. Из-под кружевного подола кокетливо выглядывает носок её атласной туфельки. Ах, как Ларисе хотелось бы в сорок пять материных лет, после нескольких родов и на фоне покойной провинциальной жизни сохранить такую же стройность стана и живость ума.

Ларисе уже двадцать три. В семье она старшая из детей, и на пяток годов старше любого из доступных в Тверской глуши кавалеров. Старше всех кроме одного – Ивана Савельевича Русальского. Пожалуй, Лариса совсем уже взрослая, а с замужеством всё ещё не определилась. «Липовый мёд» – огромная усадьба с английским парком и отлично, по-европейски возделанными угодьями, но в остальном порядки здесь русские. Прислуги много, и порой она изнемогает от безделья. Плетут друг против друга интриги, шепчутся. Лариса несколько раз слышала, как любимица Кирилла Львовича Боршевитинова, своевольная, словно она и есть хозяйская дочь, и не слишком умная Клавдия-певунья, не скрываясь жалела Ларису. Нянькина дочка позволяла себе произносить колкости, которые многим могли бы показаться обидными. Многим, но не Ларисе. А Клавдия за свои проделки не единожды получала от няньки не болезненные, но очень обидные пощёчины…

Матушка держит чайную пару на ладони. Какая же красивая и нежная у Анны Аркадьевны ладонь! Над чашкой поднимается едва заметный тонкий парок. Струйка его так же изящна, как ладонь хозяйки, как этот чайный сервиз, словно и она изготовлена из того же тончайшего фарфора.

Лариса не начинает задуманного разговора, предпочитая оставить инициативу за матушкой. Наконец Анна Аркадьевна задаёт первый, ничего не значащий на первый взгляд вопрос:

– Как провела утро после завтрака, дочка?

– С портнихой. Варварушка привезла новые журналы. Веришь ли, я всю голову сломала. Тяжелее всего на свете сделать выбор. Вот я расставляю чашки. Думаю, какую куда поставить. Это тоже в своём роде выбор. За чай сядут семеро. Все они мужчины…

– Семеро?

– О, да!

– Как ты столько насчитала к чаю?

– Судите сами: папа и братья – это три человека. Потом Иван Савельевич, Юрий Александрович и Владислав.

– Что, будут все трое?

– Обещали.

– Тогда получается шестеро.

– Спасибо, матушка. Вот вы мне помогли. Хороша бы я была, ошибившись с чашками!

– Если за стол сядет столько мужчин, надо просить Клавдию перестать петь и подать к столу сыра и буженины. И о булке не забыть. У твоих братьев зверский аппетит. Тут одним вареньем не отделаешься. Да и Бергер со Штиглером совсем ещё юноши. Восемнадцать лет – самый возраст для того, чтобы быть всегда голодным.