Array Сборник - Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса

Заметно, что эти горы не похожи на горы Швейцарии и Тироля. В Швейцарии известняковые Альпы часто покрыты вечными снегами; они поднимаются обычно в форме пиков и шпилей, и если там есть луга небольшой протяженности на значительных высотах, то они никогда не занимают самые высокие отметки. Там невозможно путешествовать на высотах: необходимо следовать по направлению долины, в то время как на Кавказе долины представляют самые большие сложности из-за их небольшой ширины, из-за пропастей и из-за стремительных потоков, которые их пронизывают.

Самые древние из песчаников, составляющие наиболее возвышенную часть Передового хребта Кавказа, очень близко расположенного к центральному хребту, о чем мы будем говорить вскоре, лежат на кварцевом конгломерате, который, в свою очередь, покоится на глинистом сланце. Песчаники создают весьма обрывистые пропасти, обращенные к Главному хребту, где они разделены глубокими долинами. Горизонтальное расположение слоев песчаника и правильность, с которой они чередуются с известняками, и наконец, ракушки, которые песчаник содержит в себе, представляют самое очевидное доказательство, что они нанесены водой. Как только в почве выступают глинистые сланцы, форма гор меняется; выходят, если можно так сказать, обрывистые скалы трахита. Расщелины глинистого сланца быстро поднимаются на высоту 12 тысяч футов над уровнем моря, приобретая вид шпилей и гребней, склоны которых усеяны небольшими настами вечных снегов. Эти трахиты формируют Центральный хребет, и Эльбрус тоже состоит из них. В дальнейшем можно будет увидеть, что трахитовые порфиры явно вулканического происхождения; я обнаружил, что они имеют свойства настоящей лавы. Эти скалы почти полностью лишены растительности; с трудом несколько альпийских растений пускают ростки то тут, то там между обломков скал – результата общего разрушения. Даже в долинах, где иногда встречается дерн да несколько корявых деревьев, что является следствием заметной эволюции этой местности, суровость климата такова, что в середине июля, когда мы туда прибыли, по состоянию растительности, едва начавшей пробиваться, можно было отметить, что снег сошел не так давно.

Центральный хребет Кавказа, каким я его только что описал, представляет почти непреодолимые трудности для перевозки продовольствия и другого необходимого снаряжения для обеспечения многочисленного конвоя, без которого нельзя путешествовать в этих краях. Узкие тропки, впервые протоптанные нашими лошадьми, часто вели нас множеством поворотов на половине склона, почти перпендикулярного горе; вершина ее была окутана туманом, а подножие омывалось стремительным потоком. Понятно, что такие дороги – не проезжие для повозок; мы были вынуждены оставить позади себя большую часть наших запасов и оружия; даже верблюды, которые везли наши кибитки, не могли больше нас сопровождать. Недостаток корма, а порой даже и дров, не были наименьшими из неудобств; нужно было все везти издалека и порой тропами еще более опасными, чем те, которыми мы шли.

Дороги по плоскогорьям Передового хребта Кавказа приносят меньше трудностей, тем не менее они проходимы только для местных повозок на двух колесах и запряженных волами. На высотах встречаются огромные равнины и, следовательно, достаточно хорошие дороги, но часто приходится вдруг останавливаться перед глубокой долиной, в которую нужно спуститься, чтобы снова выйти с противоположной стороны. Мы были вынуждены пойти по дороге шириной всего лишь несколько футов, с одной стороны окаймленной скалами, а с другой – пропастью, и которая спускалась со множеством поворотов. В этих случаях волы не могли больше удерживать повозки. Нашим пехотинцам приходилось объединять свои усилия, чтобы не дать повозкам сорваться в пропасть; перевозка оружия встречала почти непреодолимые препятствия особенно часто. Нужно было иметь много смелости и несокрушимой стойкости, чтобы все это превозмочь. Именно здесь множество раз мне предоставлялся случай наблюдать и восхищаться субординацией и порядком, царившим и в наших войсках; неустрашимость воодушевляет наших солдат.

Несмотря на опасности на каждом шагу, на всякого рода лишения, которым мы подвергались, их причины не вызывали ни малейшего интереса у большинства людей, из которых состоял наш конвой, – ни один не роптал; все время та же деятельность во время перехода и то же веселье в лагере.

Наш караван обычно разделялся на несколько отрядов. Сотня линейных казаков формировала авангард, но свита генерала, он сам и его сын шли впереди. Процессия представляла собой то запутанный клубок, то тонкую ниточку, в зависимости от ширины тропинки, и состояла из нескольких офицеров и других приближенных генерала, черкесских князей, толмача и нас. Затем на надлежащем расстоянии следовал арьергард из 250 линейных казаков, который включал пехотный из 600 человек отряд, предназначенный для охраны оружия и багажа. Можно себе представить, что, последовав за таким значительным караваном, мы не преодолевали большого пути за день. К полудню, после 20–30 верст пути мы останавливались в какой-нибудь долине, где можно было запастись водой, дровами и травой; генерал выбирал подходящее место, чтобы установить наши калмыцкие кибитки, которых было три: одна для генерала, другая – для его свиты и третья – для нас. Мы разжигали огонь, резали барана, готовили обед, который обычно приходился на 5 часов вечера. В ожидании некоторые отдыхали, другие исполняли поручения в окрестностях, однако, не уходя слишком далеко от лагеря, чтобы не быть захваченными черкесами, окружавшими нас повсюду. Черкесы долго наблюдали за нашим походом с едва скрываемым недоверием, которое вызывали наши движения. Обед всегда накрывался в кибитке генерала, более просторной и более теплой, чем наши. Мы садились на землю; длинная скатерть, расстеленная на дерне, и тарелки на коленях. Калмыцкие кибитки имеют форму вытянутого цилиндра с усеченным конусом; вверху вырезано круглое отверстие, чтобы выходил дым, когда внутри разжигают огонь; это отверстие во время дождя и ночью закрывалось своего рода крышкой. С большим мастерством и точностью каркас кибитки был построен из легких деревянных прутьев: все было покрыто большим куском белого плотного войлока: ни дождь, ни ветер туда не проникали. Шесть верблюдов были предназначены для их перевозки. Несколько калмыков, владельцев этих верблюдов, с помощью казаков устанавливали палатки за короткое время. К вечеру наш лагерь представлял собой очень оживленную картину, новую для нас и для черкесов, учитывая то, что до нас еще ни одна армия не доходила до этих долин. Пушки, охраняемые пехотинцами, а повозки – казаками, прибыли все, до последней. Кибитки офицеров из белого полотна были уже установлены, было только несколько солдат, которые работали на строительстве своих шалашей, если можно так назвать травяные кучи, в которых они делали ямы, чтобы там спать, или несколько бурок, развешанных на деревянных прутьях, вбитых в землю. Багаж сосредоточили в одном месте. Лошади и верблюды разбежались по долине в поисках корма. Часовых располагали на пунктах, возвышающихся над лагерем и в окрестностях. Наконец, мы собрались на вечернюю молитву. Ударили в барабаны, выстрел из пушки повторился эхом. Это был сигнал ко сну. Моя бурка, расстеленная на траве, служила мне подстилкой. Укрывался я другой буркой, которую взял из предосторожности. Дневное утомление нас скоро погрузило в глубокий сон, который изредка прерывался криками часовых, окружавших нас. На рассвете вновь прогремел барабан; нужно было второпях вставать, одеваться, потому что четверть часа спустя кибитки разбирали, и ленивые рисковали быть застигнутыми в своих постелях под взглядами всего лагеря, они будут одеваться, предоставленные утренней свежести, а порой и под дождем. Авангард сразу пустился в путь, а мы следовали за ним в порядке, который я уже описывал.