Николай Черкашин - Бог не играет в кости

Голубцов перечитал свой приказ по личному составу 10-й армии и отыскал в нем пункт 23: «Прикомандировать лейтенанта Черничкину к разведотделу армии на три месяца». И размашисто подписал.

Накануне он позвонил в Москву, в академию имени Фрунзе, и попросил недавнего сослуживца добыть сверхлегкий фотоаппарат для воздушной разведки. Товарищ оказался весьма дельным человеком, и вот теперь миниатюрная камера лежала на столе Голубцова. Вволю налюбовавшись на замечательную вещицу, он сам отправился в разведотдел. В холле встретил Черничкину. Радостно шагнул ей навстречу:

– Переехали? Как устроились в Белостоке?

– Спасибо, товарищ командующий, замечательно. Товарищи позаботились.

– У нас говорили так: «На новом месте, приснись жених невесте». Приснился?

– Приснился.

– Ну и кто же он?

– Военную тайну хранить умею!

– Молодец. Ответ принят. – Голубцов с удовольствием заметил в петлицах Черничкиной второй «кубарь». – По всем нашим традициям, новое звание надо обмыть.

– Спасибо вам за молдавское вино. Как раз с моей родины. Как вы угадали?

– По глазам.

– Но я одна пить не буду.

– Командующего хочешь споить? – Голубцов перешел на «ты», внимательно глядя в озорные девичьи глаза.

– О нет! Командующий пьет более крепкие напитки.

– Это ты по цвету носа определила?

– Нет, по глазам!

– Да у меня сегодня ни в одном глазу!.. А надо бы, кстати, обмыть одну замечательную вещицу! Где тут наши «глаза и уши»?

– У себя в кабинете.

Они вошли к Смолякову вместе, тот встал и попытался представиться, как положено.

– Садись, садись, а то я тебя в первый раз вижу. Смотри, что мне прислали. Такой? – спросил он Черничкину, показывая миниатюрную фотокамеру.

– Ой, точно такие у нас в школе были! Я с ними и работала.

– Ну, теперь с этим поработаем. Меня интересуют немцы в полосе зашибаловской дивизии.

– Готов хоть сейчас выехать, – отрапортовал Смоляков.

– А вы, Галина Александровна?

– Я тем более.

– Тогда отправляйтесь. Я Зашибалова предупрежу. Ни пуха вам, ни голубиного перышка!

Смоляков замялся:

– Товарищ командующий, не имею права послать вас к черту!

– Ну, тогда Галина Александровна пошлет. Женщине можно.

– Сейчас я не женщина. Я лейтенант. Если полковник не имеет права, что обо мне говорить?

– Ну, хорошо. Тогда я сам себя пошлю – к черту!

Но лучше бы он этого не говорил… В детстве, когда он нечаянно чертыхался, «поминал черта», бабушка шлепала его по губам.

В привычной текучке дел Голубцов то и дело – по поводу и без повода – вспоминал Черничкину: ее улыбку, ее манеру поправлять волосы, ниспадавшие на самые плечи… Она старалась держаться так же, как и все остальные командиры, как будто она была такими же, как все они, как будто она не знала, сколь красивы ее глаза, и как высоко приподнимается на груди ее гимнастерка, как волнующе охватывает ее талию кожаный командирский ремень, как стройны ее ноги, нескрываемые казенной синей юбкой. С наивно-невинными глазами она вела служебные разговоры, делая вид, что не догадывается, какие взгляды бросает на нее генерал. Что же, она перехватывала их, не понимая глубинный смысл? Не читая скрытых желаний? Прекрасно понимала, но не позволяла себе ни одного лишнего слова, ни одного лишнего жеста, которые можно было бы истолковать в духе именно таких проникновенных взглядов. Конечно же, понимала и слегка манерничала… Но она из породы школьных отличниц, всегда правильных и благонамеренных. И при всем при том под гнутыми черными ресницами вспыхивают голубые ведьминские огоньки…

Впервые в жизни Голубцов вдруг ощутил свой возраст: как он немолод рядом с этой улыбчивой девчонкой. И, конечно же, кому-то иному принадлежит ее сердце, кому-то иному пишет она письма, и хранит чью-то фотографию… А может, и голубеграммы шлет…

Из поездки на голубиную фоторазведку полковник Смоляков и лейтенант Черничкина вернулись с кислыми лицами. Вместе отправились на доклад к командующему. Голубцов, глянув на заплаканные глаза Галины, сразу же понял, что дело не задалось. Смоляков докладывал обстоятельно…

…Пограничный наряд подвел их к самой границе и показал место в зарослях можжевельника, откуда можно было незаметно наблюдать за сопредельной стороной. Галина сняла рюкзак, извлекла из него ивовую клетку с голубем, надела на него манишку с крошечной фотокамерой, поцеловала птицу в головку и выпустила с руки, протянутой в сторону пограничного ручья. Голубь послушно ушел в нужную сторону. С замиранием сердца они следили за его полетом.

– Я наблюдал полет птицы в бинокль, – рассказывал Смоляков. – Все шло по плану. Голубь совершил облет по параболе. А потом раздался выстрел и птица камнем пошла вниз. Упала где-то в немецих кустах…

– То есть фотокамера попала в руки немцев? – мрачно уточнил Голубцов.

– Полагаю, что да.

– Хреново… На ней какие-нибудь клейма есть, что она советская?

– На камере ничего нет. Но вот на голубе…

– Что на голубе?!

– У него на лапке алюминиевая бирка с номером птицы и гербом СССР… – печально уточнила Черничкина.

– А это значит, – продолжил Голубцов оборванную фразу, – что завтра-послезавтра МИД Германии сделает ноту советскому послу по поводу открытого факта шпионажа агрессивного СССР против тихого и мирного Третьего рейха. И мне прямо из Генштаба придет персональный втык вот по этому телефону…

– Виноват, товарищ командующий! – вскинулся полковник Смоляков.

– Виноват прежде всего я, за то, что поддался на подобную авантюру. Пошел, так сказать на поводу…

– А может быть, они не найдут камеру? – С надеждой предположила Галина. – Может, все обойдется?

– Может. Все может быть. Вы свободны.

Смоляков с Черничкиной удалились, а Голубцов схватился за виски: «Связался черт с младенцем! Мало проблем, так еще и эти голуби!»

Он пообещал себе, что отныне забудет о существовании начальника станции голубиной связи. «Все. Нет ее. Не числить!».

Долго не мог успокоиться. Не помогла даже «муха» из заветной бутылки «Ахтамара». «У них тут разведывательные самолеты чуть ли не каждый день летают. И мы молчим, и никаких протестов. А у нас и голубя нельзя запустить… Может, обойдется?»

Был у него и еще один повод для серьезных огорчений. Ездил в одну из дивизий 1-го стрелкового корпуса в местечко Стависки. Вместе с генералом Рубцовым подняли дивизию по боевой тревоге и оба пришли в глубокое уныние.

Теперь Голубцов собственноручно писал «Акт по результатам проверки боевой готовности…». Писал, яростно шевеля губами, как пишут малограмотные. На самом деле он пробовал фразы для устного произношения. Время от времени он обращался к адъютанту, как к невольному слушателю, зачитывая отдельные положения. Гнев его был таков, что перо несколько раз прорвало бумагу: