Айдас Сабаляускас - Римлянин Деций, преемник Араба. Книга первая. В деревне

Людям иной раз присуща величавость,

которая не зависит от благосклонности судьбы:

она проявляется в манере держать себя,

которая выделяет человека

и словно пророчит ему блистательное будущее,

а также в той оценке, которую он невольно себе даёт.

Именно это качество привлекает к нам

уважение окружающих и возвышает над ними так,

как не могли бы возвысить ни происхождение,

ни сан, ни даже добродетели.

Ларошфуко «Максимы»

– Horam bonam nychthemeri tibi opto, mater! Доброго времени суток, матушка! – воскликнул Деций-младший, запыхавшимся вбегая в вестибул дома. Вернее, в вестибул перед домом.

Жильём семьи, из которой происходил подросток, был классический древнеримский патрицианский особняк, тип которого сформировался давным-давно под влиянием эллинской культуры и архитектуры – в те незапамятные годы, когда Греция стала превращаться, а затем и превратилась в часть единой Римской державы (и даже раньше, ибо на Элладу в Риме у знати почти всегда была повальная мода и высокий платежеспособный спрос).

Хозяин дома заключал в себе при куче достоинств и кучу недостатков. То и другое, как водится у римлян , было набросано в него в каком-то картинном беспорядке . В целом вожак всего семейства, в своей повседневной бытовой парадигме ничем исконно римским свою публичную жизнь не выделял, не украшал, не наделял, не снабжал, разве что из чувства патриотизма выстроил для себя эту самую избу в римском вкусе (всё внутри неё тоже было исключительно римским и по-римски с… греческим налётом).

То бишь весь патриотизм был сосредоточен внутри дома. Но как только глава фамилии, Деций-старший, покидал родные пенаты, он сам внешне сразу становился похожим на обычного жителя Паннонии с лёгкой примесью иллиризма, словно не просто адаптировался, а мимикрировал под окружающую его среду: природу и общество. Принимал её и его окрас, но… не как хамелеон, а как внедрённый разведчик-нелегал. Адаптировался, если не считать его особых конно-спортивно-военных упражнений, которые из определённого паттерна выбивались.

Однако грань – та невидимая черта, которая отделяла его от внешней среды – оставалась чёткой, никакого пунктира тут не возникало. Внутренне декурион не стал одним из тех деревенщиков , для кого римо-иллирийское село представлялось бы каким-то привольным приютом, воспоительницею дум и помышлений, единственным поприщем полезной деятельности .

Хозяин семейства продолжал любить цивилизацию и большой город. Рим!

Да, он любил только Рим. И как столицу, и как империю.

*****

Отрок на несколько мгновений остановился и замер, завертев головой. В вестибуле , на этой площадке между фасадом здания и дверьми, матери не оказалось. Расхаживала туда-сюда, будто охраняя вход, лишь четвёрка молчаливых, но приторно-притворно, словно исподтишка, улыбающихся домашних рабов.

У Деция-младшего не родилось мысли задаться вопросом, что они тут делают в столь неумеренном количестве, если есть установка больше двух на ночь глядя не собираться . Сердце мальчика ёкнуло о другом: где родительница? Не ждёт парня домой, что ли? Почему не встречает у порога или на пороге? Что за незадача? Она же часто именно тут дожидалась и сына, и своего мужа.

Подросток сбавил перед дверьми ход и, распахнув их, чинно-благородно ступил в остий-переднюю. Передняя была вообще пустой: ни матери, ни домашних рабов. Не шаром покати, но шар прокатился .

« Ах, вы сени мои, сени, сени новые мои !» – мальчику захотелось во всю удаль его молодецкой души грянуть и затянуть песню, которую он недавно услышал от пацанов и которая, нырнув в серое вещество его мозга, навязчиво приклеилась к его языку, как банный лист к телу, но он вспомнил, что передняя в его доме вовсе не новая, не кленовая и даже не решетчатая, опять же мать куда-то подевалась, а потому желание драть голосовые связки сразу улетучилось и растворилось в вечерней атмосфере без следа.

Он так же чинно-благородно проследовал в атриум, посреди которого в бассейне-имплювии плескались золотые рыбки.

«Их кормили сегодня или нет?» – рефлекторно мелькнуло в сером веществе отрока, но он нарочито заставил себя выбросить эту заботливую, но мусорную мысль из серого вещества извилин, словно удавил ненужную думу или удалил её, как аппендикс 4 4 По легенде, первую операцию по удалению аппендикса сделал на рубеже X-XI веков Авиценна (ибн Сина) правителю Бухары (то есть за несколько столетий до описываемых в нашем романе событий). Однако первая достоверно известная операция по удалению аппендикса была выполнена в Лондоне в 1735 году. : пусть у матери, сестёр или рабов мозги об этом болят и плавятся.

Мысль выбросил, но хлеб отыскал, забежав в безлюдную кухню-кукину, и рыбок покормил – доброй, чистой и светлой была детская душа, не испорченной пока что равнодушием, цинизмом и ненавистью.

Могло показаться или подуматься, что яркое солнце падало сквозь отверстие вместо крыши (это был комлювий) на водную гладь, отчего сказочное сияние, отражаясь не только в кристально прозрачной жидкости, но и в чешуйках юркающих туда-сюда жёлто-оранжевых хордовых позвоночных, разливалось по всему пространству. Блики разыгрались и на лице мальчика, бегая по детской ещё коже друг за дружкой, как солнечные зайчики, задевая кристаллики его глаз и вызывая приятные эмоции, включая улыбку: уголки губ потянулись к мочкам ушей.

Всякое могло показаться, привидеться, почудиться или подуматься, даже такое – ан нет! Источником света было вовсе не дневное светило , которое давно скрылось, ибо по миру уже гуляла Богиня ночи Нокс-Нюкта. Да и источник света был не один – их было десятки. Это горели факела, расставленные на полу и развешанные по стенам (дым и угарный газ уходили в небо в отверстие над головой или по воздухоотводам).

Да, именно факела разливали повсюду потоки и потопы света .

И здесь родительницы тоже не оказалось.

Что за дела? Не случилось ли беды?

Бяда ?

*****

Пацанчик по коридору, соединяющему атриум и перистиль, прошёл в этот самый перистиль, тоже освещённый факелами, расписанный фресками и выложенный мозаикой – большой внутренний двор, окружённый колоннами дорийского и ионийского ордеров вперемежку: одна через одну, вторая через вторую. Таким эклектичным был вкус хозяина особняка.

Колонны не были декоративными – поддерживали крышу с отверстием для проникновения в помещение дневного и звёздно-лунного света и воздуха (сейчас в этот узкий круг, уже не затянутый тентом, как это делалось при осадках, была видна бездонная небесная чернота и Млечный путь). Наступившие после дождя свежесть и прохлада спускались из проёма вниз и стелились по полу лёгким движением воздуха – едва ощутимыми дуновениями.