Дарья Панфилова - Эрелинги

Молодой герцог откровенно не нравился его преосвященству. Все началось с герцогской повозки, чей остов был покрыт черным златотканым полотном, с гербами дома Эртеров. Уже одно это вызвало возмущение епископа, ведь, по его мнению, посланник короля был обязан к своему родовому гербу присоединить герб сюзерена. Еще больше епископа возмутило то обстоятельство, что герцог никоим образом не отреагировал на его верное замечание, а только пожал плечами. Дальнейшее общение между святым отцом и принцем вызывало лишь взаимное раздражение, гнев – с одной стороны, и насмешки – с другой.

Епископ, к слову, не был одинок в своей неприязни к дерзкому Эртеру. Король, выслушав предложение Рэссимонда (отправить за Анной Бенна лучшего друга и кровного брата), с издевкой посоветовал за компанию послать и братьев Форльдок, чтобы будущая герцогиня Артехейская потеряла невинность по дороге в Армалон, на радость злопыхателям. Но принц Рэссимонд настаивал, проявлял необыкновенное красноречие о необходимости Лертэно в данном мероприятии, и Эрвик, видимо, в один из болезненных приступов, сдался, хотя и не забыл последней выходки Эртера.

Еще в самом начале пути было решено для более приятного времяпровождения ехать вместе, в одной повозке, и потому графы Вользуанский и Лескуло перебрались к герцогу Гвернскому, о чем тот неоднократно пожалел. Оказалось, что старый граф Лескуло почти выжил из ума. И если при дворе его многоумное молчание или редкие тяжеловесные фразы создавали ему репутацию человека мудрого, то в поездке выяснилось, что старик-то заговаривается, ведет себя порой странно и страдает ото всех напастей, которыми природа наделяет человека к исходу его бытия. Уж насколько был некрасив Ноарион Вользуанский, и тот непроизвольно вздрагивал, когда, отходя от дремоты, видел, как Лескуло, снявший головной убор с приклеенными локонами, поглаживает пигментные пятна на голове, украшенной легким старческим пушком, и разевает беззубый сморщенный рот в приветственной улыбке. Собеседник из старика был не из лучших. Когда он не спал, то полоумно улыбался, подозрительно поглядывая на попутчиков, либо навязывал бредовые разговоры, нить которых терялась в самом начале. Лертэно иногда задавал вопрос другу, о чем же могут беседовать старый граф и епископ наедине, особенно так долго?

Складки покрывала на эртеровской повозке дрогнули, и показалась холеная рука в перстнях. Следом за ней появилось красивое, будто бы выбеленное лицо в обрамлении черных спиралевидных локонов. Герцог Гвернский обладал редкой красотой, которая восхищала женщин и раздражала мужчин. Лертэно вошел в тот возраст, когда люди легко расточают дары природы, особенно если щедро ими наделены. Он еще не избавился от легкомыслия юности, и потому единственной его печалью была постоянная нехватка денег.

В свои двадцать три года владетель Гверна успел привыкнуть к восточной роскоши Кальярда, пришедшей из Лакрассарской империи. Немалых затрат требовала жизнь при армалонском дворе, как и книги, стоившие порой дороже, чем перстень искусного ювелира. Но главное – собор Св. Альранда, поглощавший не только все мысли герцога, но и огромные средства. Мечта шестилетней давности, завладевшая им, как требовательная любовница, как сладкий дурманящий напиток. Мечта, забиравшая для своего воплощения столько денег, что со временем Лертэно стал облагать новыми налогами гвернцев, рискуя вызвать их недовольство. Подобная мера отчасти помогла, но…

Помимо прочего, на содержании герцога находилась армия, восемь лет не видевшая настоящей военной добычи, которую необходимо было компенсировать золотом. В Кальярде и Тельсфоре Лертэно держал собственный двор. Отпрыски благородных семейств неотлучно находились при Эртере, кормились с его стола и могли гордо именовать себя герцогской свитой. Большинство наследников и «третьих сыновей» едва достигли рыцарского возраста, они жаждали битв и славы, обещанных принцем после истечения перемирия с Рользатом. И уж эти восторженные щенки обожали своего сюзерена не меньше, чем его закаленные псы войны. Однако кормить их приходилось также за эртеровские деньги.

Дабы поправить ситуацию, приближенные герцога нашли неверингских банкиров, обосновавшихся в Мезеркиле, которые посчитали за честь одолжить принцу крови небольшую, по их мнению, сумму. Прибегнув однажды к помощи ростовщиков, Эртер уже не мог остановиться. Лакрассарские и оркальские купцы его боготворили, ювелиры пели осанну утонченному вкусу настоящего вельможи, оружейники Гверна из года в год становились все богаче.

В воздухе разливался запах полевых цветов и свежей травы. Молодой герцог зажмурился от удовольствия. В такие моменты принято вспоминать детство, но память Лертэно почти ничего не сохранила. Да, были страшные сказки, ласковые руки Анны, синие глаза Марии. Потом он стал взрослым в полумраке Св. Альранда над могильной плитой. Шум кальярдской таверны и его первая женщина. И сразу Артехей, к которому он научился убивать. Конечно, битву за Сьер он помнил ясно! А лица братьев стерлись со временем, как и та жизнь, что принадлежала ему восемь лет назад. Воспоминания окрасились где-то пафосом, где-то трагедией, как и полагается жизни героя, каким он себя представлял в шестнадцать лет. Вот только приходилось гнать неотступную мысль о том, что он был все-таки ублюдком Артори Эртера, а не его законным сыном.

Лертэно поморщился и выглянул из повозки с криком:

– Туларо!

Щегольски одетый юноша, гарцуя на вороном жеребце, подъехал к повозке и поклонился, отчего белое перо на его маленькой красной шапочке кокетливо качнулось.

– Туларо, что говорят, мы скоро приедем?

– Говорят, что скоро, ваша светлость. Оруженосец его сиятельства едет второй раз, так он сказал, что к обедне доберемся.

Герцог удовлетворенно кивнул и откинулся на подушки. Какое-то время он задумчиво смотрел перед собой, а затем его взор упал на графа Вользуанского. Безобразно большой тонкий рот, очень светлые, почти белые локоны, брови, ресницы. Руки крепкие и грубые. Непомерно сильное тело. Еще одно воспоминание, которое необходимо стереть из памяти. Настроение и без того тоскливое, стало еще хуже.

Можно было снова погрузиться в бездумную дрему, но мешали пажи, затеявшие игру в карты. Игра эта была запрещена эдиктом Эрвика V, однако на указ откровенно плевали. Герцог Артехейский оплачивал карточные долги своих придворных. Гьюрт Форльдок обращался к ростовщикам, проиграв свой рыцарский лен одному из Арисилей. Королева со слезами умоляла герцога Милертского втайне от Эрвика выкупить рубиновую розу, которую она отдала в залог. Самому Лертэно пришлось выручать Эльжена Туларо, проигравшего не только доспехи, коня, фамильный перстень, но и самого себя.