Наталия Вико - Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

Во сне Ирине привиделся Керенский. Александр Федорович, одетый во френч защитного цвета, бесцеремонно ворвался в квартиру Порфирия и требовал, чтобы тот немедленно отдал ему «динаминизированный нервный флюид», без которого совершенно невозможно спасти Россию. А Порфирий, лукаво улыбаясь, говорил, что никакого флюида у него больше нет, потому что не далее как вчера вечером весь флюид уже был передан одной юной особе с очень засоренными каналами.

«И я тоже не отдам. Никому ничего не отдам. Что мое, то мое. И никогда ни о чем не пожалею…» – блаженно улыбнулась Ирина во сне.

К осени 1916 года положение на фронте стало еще тяжелее. Воздух, пронизанный тревогой и предчувствием неминуемого краха, словно лишал возможности вздохнуть полной грудью. Лица людей были хмуры и озабочены. Войной были ранены все…

После переезда в Петроград, где они с отцом поселились в своей старой квартире на набережной Мойки, Ирина вместе с подружкой по Смольному институту Леночкой Трояновской пошла работать в госпиталь и почти забыла о московском одиночестве и невостребованности. Впрочем, последним месяцам, проведенным в Москве, она была благодарна за знакомство и возможность общения с Порфирием, у которого многому успела научиться. В ней словно появился внутренний стержень, а вместе с ним – уверенность, что обстоятельства, какими бы они ни были, не смогут ее сломить.

В стенах госпиталя, где она дежурила через день, жили боль и страдания. Боль, казалось, пульсировала и пыталась пронизать и подчинить себе все вокруг. Ирина почти физически чувствовала это. Боль пряталась в каждом уголке, дожидаясь своего часа, а потом выползала и хватала за горло, заставляя плакать и кричать несчастных, искалеченных войной людей. Раненые жили с болью и умирали с ней, но боль не уходила вместе с умершими, а замирала где-то в укромных уголках, поджидая новую жертву. Обходя по ночам палаты и всматриваясь в лица лежащих на койках солдат, Ирина чувствовала, что нужна им не только как сестра милосердия. Раненые смотрели на нее как на надежду – весточку из другого, нормального мира, где течет обычная человеческая жизнь – без крови и мучений, жизнь, пряный вкус которой ты ценишь только тогда, когда вырван из нее обстоятельствами или чьей-то безжалостной волей. За месяц работы в госпитале Ирина почти безошибочно научилась определять, кто из тяжелораненых выживет, а кто – нет. И часто это не зависело от тяжести ранения. Те, кто хотел жить, каждым произнесенным вслух словом, как дикий виноград, цеплялись за шершавую кору жизни. Они просили выслушать или просто поговорить. Ирина садилась рядом и говорила. Умирали те, кто дочитывал книгу жизни молча…

Сегодня в госпитальных палатах было непривычно тихо. На стене мерно стучали старые больничные ходики. Хотелось спать. Подперев голову руками, Ирина пыталась читать, с трудом заставляя себя сосредоточиться.

– Сестрица… – донеслось из послеоперационной палаты. Торопливо убрав в ящик стола книгу, взятую в Москве у Порфирия, Ирина подошла к лежащему на койке у окна изможденному сероглазому парню с тяжелым ранением в живот и наклонилась к нему:

– Я здесь.

– Пить… пить… водицы… – проговорил тот, с трудом разомкнув спекшиеся губы.

– Нельзя. Доктор не разрешил, – она намочила марлю в стакане с водой и промокнула ему губы, а потом поправила сползшую простыню в застиранных желтых разводах – следах крови тех, кто побывал здесь раньше.

– Ирочка, дочка, – пожилой мужчина на соседней койке попытался приподняться. – Дюже нога у меня болит. Мочи терпеть нету. Христом Богом прошу, еще разок уколи, а? – По лицу раненого побежали слезы, замирая на рыжих усах. Солдата мучили фантомные боли в ноге, которую ампутировали три дня назад. Сегодня укол был ему уже не положен.

Дежурство уже подходило к концу, когда в дверях докторской, немного раньше обычного, появилась Леночка Трояновская – свежая, в белоснежном накрахмаленном фартуке с красным крестом на груди.

– Я тебя часом не разбудила? – весело прощебетала она, целуя подругу. – Вон как глазки-то припухли, будто со сна.

Ирина бросила поспешный взгляд в зеркало на стене и, улыбнувшись, погрозила подруге пальцем. Хотя они были ровесницами, Ирина всегда казалась самой себе намного старше этой худенькой, светловолосой, голубоглазой девушки, напоминавшей Снегурочку: не убережешь – растает.

– Как дежурство? Как Николаев? Боли не прекратились? – Леночка села на небольшой диван, покрытый чехлом из белой ткани.

– Ему ночью плохо было, – сказала Ирина из-за ширмы, за которой начала переодеваться. – Даже укол пришлось делать внеплановый. Я в журнал дежурств записала. – Она вышла переодетая в обычное платье.

– Слушай, Ирэн, присядь, поболтаем немного, – Леночка указала на место рядом с собой. По интонации и выражению лица было ясно, что пораньше она пришла не случайно. – Я тебе такое расскажу!

– Ну что там у тебя приключилось? – Ирина опустилась на стул напротив.

Леночка возбужденно набрала воздух.

– Ирэночка, ты не поверишь, что мне сегодня приснилось! – Глаза Леночки лучились восторженным удивлением. – Представь только себе: огромная комната. Мебели нет. Все кругом задрапировано белым и черным шелком, который, знаешь, лежит такими крупными мягкими складками, похожими на волны. И зеркала – мно-о-ого зеркал. Кстати, – она неожиданно прервала рассказ, – ты платье к Новому году уже заказала? Я сегодня свое примеряла. Хочу вот здесь, – приложила ладошку к бедру, – сделать присборку и…

– Ленусь, не отвлекайся. Я домой хочу. Устала, – Ирина откинулась на спинку стула.

– Прости, прости. – Леночка виновато улыбнулась. – Я постараюсь покороче. Так вот, вдруг вижу, прямо на полу посреди комнаты большая шахматная доска, а все фигурки на доске, – она округлила глаза, – будто бы жи-вы-е!

Ирина недоверчиво покачала головой и пересела на диван к подруге.

– Да-да! Именно живые! – повторила Леночка. – И сидят двое игроков: один с белыми крыльями, а другой с черными. Ангел будто и бес, – она торопливо перекрестилась. – И говорит этот бес, мол, до чего люди глупы! Открытия разные делают, изобретают что-то, а тайны зеркал так и не разгадали. До сих пор не поняли, что мы специально ловко так зеркала по всему миру расставили, потому что зеркала – наши окна, через которые мы за людьми наблюдаем. Днем и ночью. За мыслями и делами. И вижу я, говорит, что у людишек из века в век души все чернее становятся. А белый ангел головой покачал. Нет, говорит. Врешь ты. Я ведь всегда рядом с тобой в эти окна смотрю, потому что у нас с тобой вечная игра такая: ты, черный ангел, играешь с белыми фигурами, а я, белый ангел, – с черными. И вижу, говорит, что не прав ты. Души у людей из века в век – все белее. А черный ангел ухмыльнулся так страшно-страшно и… ничего больше не сказал. Вот такой сон. Ну, каково? – Леночка посмотрела на подругу блестящими от возбуждения глазами. – И вправду, Ирэн, с этими зеркалами какая-то загадка. Ты сама-то как думаешь? – Не дожидаясь ответа, она поднялась, подошла к зеркалу и, приблизив лицо, принялась всматриваться в свое отражение. – Сейчас вот и мне кажется: это точно – окно из другого мира.