Александр Куделин - Неуставняк 2

Кроме этих беспрестанно отбегавших смельчаков, все находились в оцепенении, вызванном странной беспризорностью, которой не может быть у десантников. Как устроившееся на отдых стадо коров, мы смотрели в одну сторону – три замёрзшие птицы, прогнув от усталости свои крылья, стояли, не проявляя никаких признаков жизни. От их тел струился пар, источавший последний холод ночного небытия, в их обширных желудках находились те, кто так бесцеремонно высадил нас вчера на это безжизненное плато. Как коротали время запершиеся внутри самолётов лётчики и сопровождавшие нас офицеры, я не знаю, но ещё долгих пять часов самопожирания мы провели в бесцельной маяте ожидания дальнейшего перелёта.

– Это их дрист прошил, – сказал мне тот солдат, которого я оторвал от бестолкового открытия крана.

– В смысле? – Мне нужен был собеседник, но этот аэродром и знание цели нашего последующего прибытия совершенно не располагали к мимолётному общению.

– Смена воды приводит к неизменному дристу. – Десантник был моего роста, с открытым лицом сибиряка. – Меня Андрей зовут.

– Саня. – Я протянул руку, чтобы ухватиться за это пусть маломальское, но всё же нужное для коротания времени общение. – Я из батальона связи.

– А я из разведки. – Его речь ничуть не была прошита гордостью за приобретённую им профессию, которой завидовал каждый из нас.

– Да?! Здорово! – Мой собеседник стал мне вдвойне интересен…

Оторвавшись от своих групп, мы прошлялись с ним по периметру аэродрома все оставшиеся часы ожидания до посадки в самолёты.

Ничего знаменательного, кроме измученных дристунов, уже не происходило. Желание пить было убито совместным разговором, но открывшиеся боковые двери разных самолётов, казалось, разлучают нас навсегда.

– Ну, Саня, давай. – Его лицо выражало явную озабоченность, которую я не разделял. – Там будет трудно, но, если что, меня найдёшь.

– Ну и ты меня не забывай.

По одному, чтобы всех пересчитать, нам приказали подняться на борт своих самолётов. На последней ступеньке каждый делал поворот головы в сторону оставляемой Державы, чтобы запомнить, может навсегда, её малоприветливую часть.

Рёв турбин, молчаливое сопение уснувших в тепле тел и посадка, которая сквозь сон была не ощутима – вот и весь процесс нашего перелёта из прошлого в настоящее, то настоящее, из которого выросло наше сегодняшнее прошлое.

Да, солнце осталось в пределах нашей страны.

Небо, ворвавшееся через открытую рампу, отливало свинцовым безразличием. Краски встречавшей нас местности были тусклыми, почти серыми. Свет, пробившийся из небесной вуали, совершенно не определял времени суток.

Усталость бессонной ночи, умеренное тепло самолёта и воздух, разреженный дыханием четырёхсот человек, сморили сном, который каждого вывел из строя – голова была тяжела, а отсутствие всякой мысли восполнялось свинцом спёртого воздуха.

Строй, который стал организовываться прямо на рулёжной полосе, был непохож на ежедневное торжество утреннего построения в учебном батальоне. У всех без исключения появилась ленца, а походка обрела шаркающую нотку побывавшего в переделках понтонёра [4] Понтонёр; бросать понты – выказывать себя не в истинном свете – возвеличивать. (жаргонное выражение). . Каждый спустившийся на эту землю мысленно подписывал с собой договор о вероятном досрочном возвращении в пределы населённого пункта, пожертвовавшего его телом ради целостности Страны, Идеи и Общества, взрастившего его.

– Равняйсь! Смирно! – Майор, стоявший по фронту нашей самолётной команды, был в обычной полевой форме, которую мы не часто, но видели на своих офицерах. – Кр-ру-у-гом!

Строй привычно выполнил команду и застыл, чтобы увидеть причину смены фронта. Ничего необычного: в отдалении, за взлётной полосой загружались два самолёта светло серого цвета, один из которых был с бортовым номером 110.

– Смотрите, солдаты, – голос майора звучал настолько громко, что казалось, будто он кричит прямо в ухо, – отсюда у вас есть три пути.

Мы напряглись, так как информация о перспективах нам была ближе всего – ближе даже той свинцовой тяжести, которая всё ещё сдавливала виски.

– Первый и более желанный для ваших матерей – это возвращение на такой же ласточке, которая вас сюда принесла!

Свинец дрогнул и переплавился в мысль о желанном возвращении домой – к маме!

– Второй, менее привлекательный, но более приемлемый, чем третий – это возвращение вон тем госпитальным самолётом Ан-18 за номером 025!

Борт 025тронулся с площадки загрузки и стал выруливать в сторону взлётной полосы. Звук его моторов относил ветер и потому, наблюдая за его выворотами, мы слышали третий вариант, предложенный оракулом в виде штабного чина сто третьей воздушно-десантной дивизии ВДВ, дислоцированной в Афганистане.

– Третий вариант, – его слог стал размеренным, если не сказать замедленным, – третий вариант, я надеюсь, из вас…

Он делал тяжёлые паузы, а мы в этих промежутках полностью очищали свои мозги.

– Никто… – голос его стал набирать мощь репродуктора, так как разгонявшийся по взлётке самолёт стал оттягивать все звуки на себя, – не приемлет!!!

Сердце стало бешено биться, напоминая, что оно также участвует в обсуждении предложенного выбора.

– Поэтому я желаю, чтобы вы, впрочем, как и я, никогда не познакомились с «Черным тюльпаном», в который, как вы видите, сейчас загружают гробы.

Каждый принял это откровение по-своему. Лично у меня проявилась нервная встряска основания черепа, которая хоть и была незаметна для окружающих, но для меня с того момента стала ощутимой навсегда.

Пауза, последовавшая за этим откровением, была обусловлена отрывом борта 025, который, пробегая мимо нас, издал такой надрыв звуков, что перекричать его было невозможно.

– Кругом! – Команда прозвучала, когда взлетевший самолёт, забрав с собой вой моторов, рванул вверх, чтобы пулей исчезнуть в серости кабульского неба.

Команду выполняли уже не по-армейски, а как говорится: «Как Бог поссал». Майор этого словно и не заметил, так как привычного десятикратного повторения не последовало.

– Сейчас, сынки, в этот борт загружают три гроба ваших несостоявшихся товарищей. Они все без исключения прилетят в почёт и уважение. Не каждый из них заслуживает то, что ему воздастся, но помните, что ни одна награда не высушит слёз матери, потерявшей сына.

Пауз уже не было, была речь, откровенная, короткая, но вполне значимая.

– Обыденность обстановки, которая вас будет окружать, обманчива, а опасность для каждого реальна. И если вы правильно выберете свой путь, то почёт возможен и при наличии жизни, которую было б неплохо подкрепить отменным здоровьем.