Александр Куделин - Неуставняк 2

– Разрешите обратиться? – солдат, собравшийся проникнуть в курилку, видимо, из последних усилий цеплялся за остатки разума, чтобы найти оправдание себе и окружающей его действительности.

– Садись, кури и говори! – Я не был его прямым начальником, но этого солдатика приметил сразу, как только их привели в батальон.

Что-то неумолимо знакомое было в нём и во всех его манерах, которые для меня были как таблица умножения.

– Можно откровенный вопрос?

Не думаю, что он осмелел из озорства.

– Да.

– А правда, что когда вы были Слоном, вы больше всех в части получали пизды?

– Да, и мне за это не стыдно. – Я не стал переводить дух, чтобы поразглагольствовать о том, что вокруг него происходит. – Главное, что мне не совестно перед собой, а все мои сослуживцы, которые теперь твои дембеля, вообще не могут в мою сторону сказать ни слова.

– Это да. – Он приосанился, словно я прямо сейчас позвал его в атаку. – Мы, если честно, вас уважаем.

Его откровенное заявление породило непрошеную улыбку, которую я, сунув в рот сигарету, постарался сдержать.

– Спасибо, только мне от вас не уважение, а служба нужна! А вот себя постарайся пронести так, чтобы самому себя уважать. – Я встал и вышел, так как перекур, назначенный себе, у меня окончился, а полемика в войсках ВДВ не приветствуется.

Время полностью теряет свои ориентиры, превращаясь в одно определение – здесь и сейчас. Не так страшна смерть, как твоя никчёмность, в которую тебя превращают. Страшна сама мысль о том, что все усилия близких тебе людей могут враз свестись в точку, после которой ни тебя, ни их не станет.

Триллер, в который тебя погрузили, ежесекундно холодит сердце, безвозвратно превращая его в камень. И никто и ничто уже не отогреет, чтоб вернуть ему упругую эластичность детской мечты.

Каждое утро я просыпался в кошмар, чтобы в ночь забыться тревогой. Пальцы со съеденными до основания ногтями постоянно искали место, чтобы в нужную минуту начать разгребать холм, который твои сослуживцы старательно нагребали над твоей головой в течение текущего дня.

И снова день, прожитый тобой – это год жизни другого, который, если и пройдёт через всё это, будет жить и переживать каждый миг твоего успеха до самой последней минуты своей уже полу-жизни. Жестокость каждого участника событий обусловлена только лишь одним желанием – вернуть себя обратно в ту точку, из которой его увели. Но заблуждение состоит не в невозвратности прошлого, а в убийстве собственной души, которую выжившее тело не в состоянии возродить.

И лишь немногие могут с гордостью смотреть назад, чтобы честно говорить вперёд.

Тихая, безветренная, но весьма холодная ночь сменилась резким восходом яркого, жгуче ослепительного солнца. Необычно быстрое пробуждение дня – вдруг всё обрело тени и краски, а светило начало нагревать землю. Видимо, сумерек в этой стороне не бывает.

Мы всю эту ночь, словно пьяные от своей вынужденной бессонницы, ходили по краю неизвестного нам аэродрома и не знали, как согреться. Мороза не было, был пронизывающий холод, который, пройдя сквозь плоть, жрал кости. Причём делал он это с таким смаком, что от его облизывания бросало в мелкую дрожь.

– Мужики, нехуй шляться, – инициатива этой ночи была в руках Димы Смирных из третьего взвода, – давайте расстелим шинели и плотно ляжем друг к другу.

Мы дружно очистили от небольших камней площадку и расстелили шинели. Расчёт был прост – одна шинель – матрас, другая – одеяло. Размещаться на этой постели следовало плотно прижавшись друг к другу. Пока строили этот достархан, надежда грела, но как только легли и замерли, она медленно вместе с нашим теплом улетучилась. Из приличия или из братской скромности мы, в надежде уснуть, согревшись друг от друга, некоторое время промучились и разбрелись по неведомым просторам неизведанной стороны. Быстрый рассвет проявил кучки застывших в оцепенении солдат вида гитлеровских пораженцев, гонимых через Москву в Сибирь. Никогда до этого я так не мёрз, а точнее, не зяб. Холод сковал всё – даже мысли о мыслях, которые до наступления этой ночи роились в моём воспалённом разуме: «Снова смена обстановки, вновь неизвестность, опять чужой строй и чувство усталости, как в момент незавершённой драки. Как там? Кто они? Как они нас? Сможем ли мы их?!»

В ту ночь я, оторвавшись от коллектива, пошёл искать себе убежище.

Пол одинокого домика размером восемь на шесть метров был плотно застелен телами измученных холодом вчерашних курсантов десантной учебки. Пробравшись в центр сего лежбища, я бесцеремонно раздвинул тела и разместился сам.

– Ты чего, блядь, припёрся? – подал голос незнакомый боец.

– Слушай, давай обойдёмся без пизде́жа. Двигай свой зад или сейчас метнёшься изображать засаду снаружи периметра, – скопировал я Илюшу, который три дня назад со счастливым лицом покинул пределы оставленной нами части и начал своё одиночное плавание по просторам гражданки.

Голос и манеры Дембеля подействовали. Тела без лишних разговоров раздвинулись, чтобы освободить просторное место по центру пола этого недавно ещё пустого домишки с заколоченными окнами и выломанной десантниками дверью.

Я лежал меж согревающих меня тел и пялился в далёкий, как казалось в темноте, потолок, листая страницы недавних событий.

… – Вот, смотри, Куделин! – Гарик стоял с непокрытой головой, небеса проливали свою нескончаемую влагу на его короткую причёску, но он словно и не замечал этого. – Там твои штучки не пройдут. Не будь дураком и не лезь на рожон.

– Товарищ сержант, как не лезть, там же война? – Я натужно улыбался, моя фуражка намокла, но из чувства приличия я, как и он, старался этого не замечать.

Очень охота было сказать ему какую-нибудь гадость, но выработанная за полгода привычка чинопочитания к этому человеку не позволяла оттолкнуть его от себя и уйти, плюнув ему под ноги. По сути своей плохой он или хороший, он был для нас как Харон, ведущий за руку от прошлого к настоящему. Он был больше, чем брат и значительнее врага – учитель, воспитатель, садист, стукач, подлиза, откровенное говно – всё это он, но повода назвать его трусом не было. Я и сейчас, пройдя достаточно долгий путь в своём становлении, считаю удачей, что мне довелось узнать такого человека как сержант Гарифулин. Гарик в своём роде «Эксклюзив»!!!

– Кончай пиздеть и брось свою ненужную иронию! – Гарик в последний раз показал мне свои ровные зубы. – Если ты думаешь, что там война и все братья, ты ошибаешься. Мне пацаны пишут, и я знаю, что Гайжюнай [1] Гайжюнай – рота стационарной связи 44 учебной ВДД. Самым страшным наказанием считалось попасть туда. Её не то что не желали – попасть в неё откровенно боялись. Кстати, как раз туда и отрядили Мартышкина… К тому же, за некие неуставные провинности за месяц до нашего исхода из части в неё определили Ипполитова и Курашина, лишив их при этом званий младших сержантов. по сравнению с Афганом отдыхает.