Александр Чиненков - Слово атамана Арапова

Войдя в лагерь, есаул прошел мимо хлопотавших у костра казачек и поспешил на берег Сакмары, где обычно купался по утрам атаман. Он застал Арапова выходящим на берег из реки, посвежевшим и улыбающимся.

– Што, прощаться спешишь? Обожди ешо, вот…

– Я зрил его. – Перебив атамана, Кочегуров мгновенно оказался возле него и, присев на песок, кивнул в сторону леса. – Лешака зрил, об коем ты мне сказывал не так давно!

– Где? – насторожился Арапов.

– На вырубке… Он как поглядел на меня, разом воли лишил. Апосля ушел к лагерю и из кустов наблюдал за вами, а я будто ногами к земле прирос.

– Знать, опять объявился злыдень.

Атаман спешно оделся и присел рядом. Некоторое время он смотрел в сторону реки, после чего схватил есаула за руку и крепко сжал ее.

– Чую, неспроста он возля нас околачивается. Как бы отловить его и дознаться, пошто зверем округ стана бродит?

Они помолчали. Тяжело вздохнув, Арапов покосился на Кочегурова и спросил:

– Сдается мне, ешо што-то у тя есть сказать? Коли так, пошто медлишь?

Есаул поднял с земли камень, швырнул его в реку и сказал:

– Мысль имею не спешить в Яицк. Чую, беда над нами виснет, а случись што, и моя сабелька пригодится.

– Я тож неладное чую.

Атаман с грустью посмотрел в сторону леса и лагеря:

– Нутром чую. Которую ночь не сплю, от дум маюсь. Тоска гложет, а вида не подаю.

– А мож, зазря все энто? – Кочегуров встал на ноги и плавно провел рукой круг над головой. – Степь – вот што казаку жинка, кров и постель. Степь не выдаст, а случись што, прикроет, спасет. Ты не серчай, Василий, коли што не эндак брякну, но неуютно как-то в лесу ютиться. Воевать куды ни шло, а жить…

– Ты вона што. – Атаман резко повернулся и свирепо посмотрел на есаула. – Коли собрался в Яицк, скатертью дорожка, удерживать не стану. А коли с нами остаешься, так, гляди, не мели непотребностей. В последний раз упреждаю, што с Сакмары я не сойду. А степняки не страшны мне. Как и…

Внимательно наблюдавший за атаманом Кочегуров увидел, как тот судорожно сглотнул, скрестил пальцы, но вполне уверенно закончил:

– Как и козни бесовы. Не уйду отсель, ежели даже сатана с киргизами супротив меня сговор учинят. Кишка тонка у нехристей с казаками тягаться.

По тому, как загорелись глаза Арапова, есаул понял, что он еще больше утвердился в своей правоте. И не боится он хвостатого да рогатого и не уйдет с Сакмары даже по прямому повелению императрицы-государыни. А это может означать только то, что восхитительные берега Сакмары станут им родным домом либо смертным одром, красивым, но чужим!

Лишь с наступлением сумерек возглавляемый Гавриилом отряд благополучно выехал из леса. Несмотря на преклонный возраст, старик все еще прямо и гордо сидел в седле. Когда оказались на равнине, Гавриил приказал держаться по возможности ближе друг к другу.

Схватившись за широкие плечи сына Гавриила, Нюра чувствовала себя отвратительно. Безграничная горечь наполняла ее сердце. Странно, но она уже не питала к Никифору прежней ненависти, с которой жила со дня своего похищения. Схватка на берегу озера, из которой казак вышел победителем, заставила ее по-другому посмотреть на своего похитителя. А его непредсказуемый поступок… Он же мог снести голову пареньку, но не сделал этого! Что остановило его? Страх перед неизбежной карой или в нем все же осталось что-то человеческое?

Незнакомому и новому для нее чувству Нюра не находила ни названия, ни объяснения. У нее разболелась голова. Ах, с каким удовольствием она легла бы сейчас, прямо не раздеваясь, на кровать. Сомкнула бы веки и…

– А ну стой! – прозвучал в ночи грубый окрик, и девушка почувствовала, как напряглось тело сидевшего впереди юноши.

– Энто мы, Степан. – Гавриил сошел с коня и взял его под уздцы. – Аль не признал атамана со товарыщами?

– Как не признать, признал. – Голос сделался мягче. – С полудня ожидам вас. Ужо думал, не стряслось ли што.

– Хосподь отвел беду от нас, слава ему! – Гавриил набожно перекрестился и вдруг настороженно заговорил: – Сказывай, што здеся стряслось? Помнится, ужо отъезжая, я не велел те встречать нас в овраге.

– Кыргызцы объявились, будь оне неладны. – Мужик приблизился к старцу и встал перед ним навытяжку. – Как токо вы отъехали, так нехристи и объявились! Ужо давеча все Хоспода слезно просили, штоб не напали на лагерь басурмане каянные! Оне ведь…

– Где оне? Скоко их? – Задавая вопросы, Гавриил двинулся вперед, потянув за собой коня. – Как далеко расположились оне от нашего стана?

– Числа их не счесть, – принялся отвечать караульный по имени Степан, лица которого Нюра, как ни старалась, так и не смогла разглядеть в темноте. – Свой лагерь оне на другом берегу реки расположили супротив нашего. Гикают, скачут, но к нам покедова не суются…

– Пошто?

– Ня знай. Смекаю, узрели схорон наш у брода и не спешат на рожон идтить.

– Айда поглядим.

Гавриил вскочил на коня, и вскоре весь отряд рысью мчался к невидимому в ночи лагерю.

Скоро они подъехали к окруженным повозками шалашам на берегу реки и поспешили к костру, вокруг которого толпились люди.

– Ой, Гавриилушка возвернулся! – Стоявшая у костра высокая худощавая женщина при виде старца встрепенулась, раскинула руки и бросилась навстречу. – Ой, слава те, Хосподи, што ниспослал добрый путь и…

– Цыц, Марья, – Гавриил бросил в руки женщины поводья и, уклонившись от ее объятий, подошел к костру. – Авдей… Где Авдей, спрашиваю?

– Авдей переправу у реки сторожит, – охотно ответил из толпы мужской голос. – Щас зараз за ним сбегаю.

Трапезничали в темноте, так как по требованию Гавриила женщины быстро затушили костер. Затем Марья, не задавая лишних вопросов, отвела Нюру в шалаш и уложила на мягкую травяную постель, а сама ушла к людям, которые, позабыв о сне, продолжали толпиться у тлеющих углей. Девушке не спалось. Блуждающая по лагерю тревога передалась и ей, отчего сон сторонился ее уставшего тела. Ворочаясь с боку на бок, она пыталась расположиться поудобнее, чтобы расслабиться и уснуть. Но гул встревоженной толпы не давал ей покоя, и Нюра решила отдаться во власть воспоминаний, как того требовало истосковавшееся по родительскому дому сердце.

Едва вспомнив Яицк и отчий дом, Нюра уснула. И приснился ей странный сон, который вряд ли взялась бы объяснить даже соседка Агриппина, известная толковательница.

Девушка видела степь. Выжженную солнцем, но по-прежнему любимую. А еще приснился Степка, но видела она почему-то только его спину, а не улыбающееся доброе лицо, как бы хотелось.

Они шли полем. Все явственнее слышался глухой и злобный рокот, будто сыпались с обрыва камни. Но гор поблизости не было, а рокот был несмолкающий, упорный. Что это? Водопад?