Александр Чиненков - Слово атамана Арапова

Вдохнув свежего воздуха после ударившей рядом молнии, Никифор пугливо перекрестился и вошел в землянку. Поглощенный безрадостными мыслями, он даже не обратил внимания на свою пленницу, которая тихо лежала на широком топчане, прикрытая тяжелым шерстяным одеялом. Не видя, как враждебно блестят глаза наблюдавшей за ним девушки, казак уселся на скамью и с тяжелым вздохом запоздалого раскаяния обхватил голову руками.

Кто он теперь? Птица, потерявшая родное гнездо? Но птица вольна вернуться на родное гнездовье и свить себе новое. Кто ж тогда он? Пес безродный, вокруг которого нет никого, кроме разве что…

Никифору хотелось плакать. Слезы душили его. Он смотрел на земляной пол и снова вспоминал брата своего единоутробного, которого загубил понапрасну. От дум этих ему становилось еще грустнее, а слезы открыто выступили на глазах. Печаль ворошила душу, а слезы… Они помогали ему скорбеть и…

На улице грянул гром. Никифор вздрогнул и, ощутив ненавидящий взгляд, резко обернулся.

Нюра сидела на постели, кутаясь в одеяло, бледная, несчастная, с припухшими губами и сосредоточенным взглядом; она с укором смотрела на него.

Как часто бывает у замкнутых людей, любовь Никифора вдруг прервала заслоны, созданные печалью об убитом брате, все сокрушая и сжигая на своем пути. Еще недавно он считал Нюру виновницей всех бед – теперь же восхищался ею, как и прежде, оправдывал ее. Он захотел создать с нею семью, и для него уже не существовало ничего вне любви к девушке.

В душе Никифор в общем-то и не питал зла к Нюре. Он видел, что она несчастна из-за него, и жалел ее. Но девушка смерила его полным вражды взглядом и бросила так презрительно, что Никифор оторопел и едва не оглох, как от яростного раската грома над головой:

– Душегубец клятый! Идол каянный!

Казака поразило непривычное выражение ее лица. Еще никогда он не видел его таким. Оно было очень бледно и без меры враждебно. Откуда такая дикая ненависть? На лбу Нюры выступили крошечные капельки пота, и смотреть на нее становилось страшно.

– Вор ты проклятущий и душегубец! – Девушка отпустила край одеяла и сжала кулачки. – Огневил Хоспода, идол, вот он опустит тя в омут башкой за братоубийство!

Никифор отшатнулся. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу. Сквозь слезы обиды и стыда он видел белое как полотно лицо девушки. Бежать вон, на улицу. Но он не побежал. Его обуял дикий гнев. Не помня себя, с пылающим лицом, он бросился на обидчицу:

– Уймысь, гадина! Я вота тя…

Нюра по-звериному проворно привстала на колени и локти, готовясь к защите. Глаза ее сквозь закрывающие лицо волосы отчужденно и дико глядели на него. Она готовилась умереть и хорошо понимала, что пощады ждать нечего. В засверкавших огнем глазах Никифор прочел, что Нюра готова драться насмерть и ни за что не дастся живой на поругание.

– Душегубец, вор! – со злостью выкрикивала она, глотая слезы.

Губы дрожали и прыгали.

– Знать, мало тебя казаки батогами потчивали! Аль запамятовал? Токо дотронься до меня, поротый, да недопоротый! Ежели коснешься, я те узоры-то дорисую…

Никифор остановился на полпути и стоял, стиснув зубы. Каждое слово Нюры секло его почище секиры. Он стоял раздраженный, обессиленный внутренней борьбой, смутный…

– Уймысь, язва! – наконец вымолвил он и, схватившись за голову, бросился вон из землянки.

Он остановился над крутым спуском к Яику. Его взбудораженное сердце билось неровными, резкими толчками, а легкие судорожно вдыхали свежесть степного ветра, пропитанного дождем. Мелкий дождь поливал Никифора, одежда промокла, волос спутался на голове, только глаза горели сухим и жестким огнем.

Нюрка не приняла его! Попрекнула убийством брата, принародной поркой на майдане. Она…

Скрипнув зубами, Никифор неожиданно для себя осознал всю пустоту жизни. Он испуганно оглянулся на землянку и еще больше оробел, увидев Нюру, которая стояла освещаемая молниями, словно страшное видение. Казак растерялся и взмахнул руками.

– О Хосподи, спаси и помилуй! – прошептал он, перекрестился и побежал обратно к землянке. Полы его кафтана развевались, как два крыла, руки неестественно взлетали над головой, он прыгал через рытвины, кочки и что-то кричал отчаянным голосом.

Блеснула молния, и он снова увидел суровое лицо все еще стоявшей у землянки Нюры. Грянул гром, и она вдруг исчезла, как бы растворившись в воздухе, как раз в тот момент, когда он собирался коснуться ее рукой. А дождь лил уже стремительными колючими струями, и земля напиталась водою до отказа – было трудно вытягивать ноги из топкого месива. Ветер остервенело рвался вперед.

– Тимоха, брат, прости меня! – закричал Никифор, падая на колени и обращая залитое водой лицо к грозовому небу. – Убей плоть, ежели хошь, Хосподи, но душу не терзай. Пощади душу-то…

Как только Никифор выбежал на улицу, Нюра облегченно вздохнула и соскользнула с постели на пол. Несколько минут она стояла, опустив голову, подогнув свои длинные ноги, словно хотела стать пониже, незаметнее. Девушка все еще не понимала, что происходит с ней, и думала, что это кончится скоро и бесследно, как обыкновенная домашняя ссора.

Она содрогнулась, вспомнив перекошенное злобой лицо Никифора, и с отчаянием посмотрела на дверь, поежившись от одной только мысли, что казак вот-вот вернется. Ее тоска была острой, но недолгой.

Нюра не любила задумываться над печальными вещами. Как и любая казачка, она вообще не привыкла думать о чем-то серьезном и что-то решать. До последних событий ее жизнь катилась сама собою, и она охотно отдавалась ее течению. Нюра даже и не заметила, как попала из хорошего течения в плохое. К сожалению, она поняла это слишком поздно и не сумела выплыть обратно. А теперь, что же делать теперь? Что с ней случится, если…

Скользнув взглядом по тускло тлеющему фитилю лампы, Нюра перевела его на дверь. Она стояла, глядя вперед, и никто не мог видеть ее помертвевшего лица. То, что происходило в ней, было так страшно, что не было сил поверить. В обострившейся памяти, как один день, промелькнули последние события, полные тревог и огорчений.

Она вспомнила взволнованный голос Степки, когда он садился в готовящийся к отплытию струг. Его лицо было каким-то усталым и даже отсутствующим. А может, виноватым? Она вспомнила его печальные голубые глаза, его нахмуренный лоб…

Но светлые воспоминания Нюры нарушил вторгшийся в память сатанинский облик Никифора, и как сквозь мокрое сито дождя она увидела его наглые, страшные глаза. Этот отвратительный казак давно преследовал ее, за что был принародно выпорот на майдане и изгнан из Яицка. Но он не остепенился, чему свидетельство – ее дерзкое похищение. Но что более всего травмировало душу Нюры – так это то, как он хладнокровно зарубил своего брата Тимофея, осмелившегося ему перечить. Так чего ждать от этого зверя ей, слабой женщине? Кроме надругательства, ничего. Разве только после сжалится и зарубит, насытившись, а холодный труп сбросит в Яик.