Александр Чиненков - Слово атамана Арапова

Малорослый степняк, как влитой, сидел на черном приземистом коне. Одет он был в коричневую шубу мехом наружу, под которой угадывалась кольчуга. К седлу были приторочены саадак [11] Саадак – чехол на лук, обычно кожаный, тисненый, нередко убранный серебром или золотом. и лук. Черт его лица под мохнатой лисьей шапкой разобрать было невозможно, только сверкали глаза и блестели зубы.

Арапов прикинул разделяющее их расстояние и подумал, что застрелит его сразу, если тот…

Степняк пришпорил коня, натянул узду и спустя мгновение растворился в кустах. Атаман недоумевающе обернулся и, увидев спешащих к нему на выручку казаков, сразу понял причину отъезда незваного гостя.

Вскочив на коня, Тимофей Погадаев натянул на глаза картуз и приготовился. Он ждал. С младшим братом Петром они долго ходили по переполненному людьми базару в надежде отыскать Нюру, но девушки там так и не увидели. Значит, дома осталась, почувствовав неладное. Вспомнив Никифора и данное ему обещание привезти девушку, казак досадливо поморщился и решил проскакать по улочкам городка, всецело полагаясь на удачу. Младшего брательника Петра он отправил к реке, так как знал, что Нюрка любит прогуливаться у Яика одна, а сам решил проехать мимо ее куреня и поглядеть, не дома ли она.

Еще издали Тимофей увидел ее у калитки дома лекаря-еврея и соскочил с коня. Воровски прячась за плетнем, внимательно осмотрел пустую улицу, после чего с тяжелым сердцем принял решение. А когда девушка вышла со двора, он во весь опор помчался по улице, подхватил ее под руки и был таков.

Остановив коня на обговоренном заранее с Никифором месте, казак потрепал по загривку едва держащееся на ногах животное, после чего не раздумывая свалил бесчувственное тело Нюры на руки подоспевшего брата. При этом он так посмотрел на Никифора, что тот в ужасе попятился и едва не выронил из рук девушку. Тимофей соскочил с коня и вплотную приблизился к брату, который успел уложить Нюру на траву и выпрямился, с беспокойством глядя в его лицо:

– Б-благодарствую…

– Ты што удумал? – нахмурив брови, прорычал он переполняемым ненавистью голосом.

– Не твово ума дело, – вспылив, бросил ответно Никифор.

– Не хайли, а ответ держи по совести.

– Иш ты праведник сыскался…

Тимофей увидел, что Никифор смотрит на его шею, да так, словно собирается рубануть по ней саблей. Покатилась бы она по траве тыковкой и…

– Твой лик злодейский не обещат ничего хорошего.

– Иш ты, а твой? Аль я девку посреди бела дня из городка умыкнул? – Никифор плотоядно улыбнулся. – Мож, тоже глаз на Нюрку положил?

– Поди прочь! – заорал негодующе Тимофей и схватился за саблю. – Ешо у Яицка угляжу – сам башку смахну не жалеючи!

– Пошто ты так, брат? – впервые видя обычно спокойного Тимофея таким разъяренным, отступил назад Никифор. – Аль ополоумел? Разве ты думашь, что я отрекаюсь от уговора, брат?

– Пес ты безродный, а не брат мне! – Тимофей плюнул у ног опешившего Никифора и сжал рукоять сабли. – И язык твой песий, што уговорил мя на… – Он осекся, брезгливо поморщился, после чего резко развернулся и пошагал к коню, который, отдыхая, щипал траву.

– А ну, погодь. – Никифор грубо ухватил брата за ворот одежды и с силой повернул его к себе. – Пошто ты так мя облаял, поганец?

Казаки молчали, раздувая ноздри и злобно глядя друг другу в глаза. От волнения и злости они не могли выговорить ни слова.

– Мы, Погадаевы, завсегда жили по совести. Женок не бросали, девок не воровали, а ты… Хосподи, но для че я помог этому нехристю, идолу каянному?

– Энто я-то идол? – Никифор выхватил саблю и принял угрожающую позу. Его прищуренные глаза пылали адским огнем. – Энто я-то…

Тимофей ничего не ответил, сдержался, лишь с презрительной ухмылкой пошел к коню. Взяв левой рукой узду и вставив левую ногу в стремя, он оттолкнулся правой от земли и…

– Сам ты гад ползучий, – прохрипел Никифор, сорвав пук травы и вытерев окровавленный клинок. – Я те…

С ненавистью отшвырнув голову Тимофея, он взял под уздцы его коня и, перешагнув бездыханное тело, пошел к кустам, где оставил Нюру.

Обустройство стана начали с того, что расставили вдоль берега полукругом шатры. Затем наскоро обнесли стан частоколом и укрепили пушками. Да-да, теми самыми, которые Арапов привез с собою из Петербурга в Яицк. Степняки больше не появлялись. Может быть, они и наблюдали за казаками издалека, но ничем не выдавали своего присутствия и весточек в виде стрел не присылали.

Привыкшие терпеливо сносить все тяготы жизни казаки и казачки спокойно относились к своему быту. Мужчины ловили и засаливали рыбу, охотились, а женщины, естественно, занимались своими делами. Лишь атаман несколько дней подряд бродил по поляне как неприкаянный, но всем было известно, что он отводит места для стен будущей крепости и под курени, в которых предстоит жить поселенцам.

На первом месте, конечно же, стояла крепость. И это понимали все. Но чтобы ее построить, требовались время и люди. Времени, конечно же, было достаточно, а вот строителей явно не хватало. Но казаков и Арапова мало смущала такая мелочь, и они рассчитывали только на свои силы. Зимовать решено было в землянках, которые собирались выкопать ближе к осени, а все силы наступившим летом решено было отдать на заготовку леса для строительства.

Через неделю после приезда Арапов вооружил казаков топорами и пилами, и они пошли в лес, переполняемые желанием и решимостью. Деревья, обреченные на сруб, были помечены заранее, потому казаки разбились на две группы. Гаврилу Крыгина, который прикинулся хворым, решено было оставить в лагере. Изобличать его Арапов не собирался и, лишь махнув рукой, приказал помогать женщинам по хозяйству.

Взяв с собою Осипова Данилу, Рябова Степана и Санкова Нечая, атаман ушел в лес, который разросся слева от поляны. А Степка, Куракин Гурьян, Аверьян, Петр и Нестор вошли справа.

– Валите лесину тама, – указал Гурьян мужикам на пригорок с огромными осинами.

– А мы што, ешо куды подем? – удивился Степка.

– Щас сокоря валить будем, – с улыбкой ответил Куракин и подтолкнул парня в спину. – Шевели оглоблями, а то замерзнешь.

Степка умаялся быстро. Аккурат сразу, как только они с Гурьяном срезали третье дерево. Но он не сдавался. Пыхтя и отдуваясь, изо всех сил старался не уступать великану Куракину, да куда там. Гурьян пилил вековые стволы, как соломинки, со спокойной улыбочкой на лице, и казалось, что он занимается не тяжелым трудом, а нежно поглаживает жену.

После того как шестое по счету дерево, ломая сучья, повалилось на землю, Степка устало присел на пень, смахнул пот с лица и, глянув на цветущего улыбкой неутомимого Куракина, объявил: