Александр Чиненков - Слово атамана Арапова

– С тобой я останусь, мама.

– Нет, ты пойдешь. Ведаю я! – Мать неожиданно резко села, затряслась в бессильной злобе и истерично закричала: – Все… все мне ведомо! Сон вещий был мне. Ты… ты…

Она взмахнула тощей ручкой с набухшими жилами:

– Не пушшу… не…

Обессилев, опрокинулась на подушку и захныкала:

– Господи, дозволь помереть-то спокойно!

Слезы ручьями стекали по щекам Нюры, наблюдавшей за этой душераздирающей сценой, но она молчала. Девушка испугалась: она никогда не видела мать такой. Опустившись перед ней на колени, Нюра уткнула лицо в подушку и громко по-детски разревелась.

Вбежавший в горницу Гришка замер, беспокойно вращая глазенками. А Нюра продолжала рыдать и только повторяла с отчаянием: «Я такая несчастная… Такая несчастная, Господи!..»

Подкрепившись, казаки и их жены расположились на ночлег. Атаман Арапов расставил сторожевые посты, а сам присел у костра и принялся внимательно изучать стрелу. Степка долго наблюдал за ним со своей лежанки, но сон не шел, и он решил поразмышлять. О чем? Конечно, ему хотелось вспомнить Нюру. Особенно их последний вечер, когда он впервые поцеловал ее. Был бы рядом отец – несдобровать. Головы бы не снес, а вот камчой бы приголубил на славу. Он что саблей, что плетью – все едино владеет знатно.

Вспомнив разгневанное лицо отца, разом затмившее милый образ Нюры, Степка вздохнул и потянулся. Это не укрылось от внимательных глаз атамана. Глядя на костер и не оборачиваясь, он усмехнулся и сказал:

– Пошто зенки-то пялишь? Аль замерз?

– Сна нету, – посетовал Степка, после чего поднялся и приблизился к костру. – Хоть глаз коли. Нынче так умаялся на веслах, думал, крепше медведя зимой дрыхнуть буду. А вишь на деле-то как? Вот и пойми тут.

– Будя брехать. – Арапов посмотрел на юного казака. – Поди вызнать че удумал? Твое мурло мне што Библия. Чту по нему без напряга особливово.

– А ведь твоя правда, батько.

Степка уселся рядом, пытаясь понять, как это атаман смог догадаться о его желании. Неужели и вправду на лице что написано?

– Кыргызов стрела. – Арапов с отвращением швырнул ее в костер. – Неймется степнякам. Все нас на прочность сведают.

– А мы их сдюжим, коли навалятся? – спросил Степка. – Их же тьма, а нас?

– А нас тышша! – Атаман сжал кулаки и недобро покосился в сторону реки. – С нами грамота государыни и Сената. А энто посильней любой тышши будет! И ешо… Мы не воровать идем, а свое отделять от чужово! Вот крепостицу воздвигнем, и зараз степняки образумятся.

– Правда твоя, батько, – глядя на костер, хмыкнул Степка. – Посмотреть бы вот на государыню. Какова она?

– Баба как баба. – Арапов пожал плечами. – Да и видал я ее издалече.

– На наших казачек похожа? – спросил Степка.

– А хто ее знат? Издалече нет. Да и на бабу она мало похожа. Чисто ангел с крылами! Во как!

– А челобитню-то как ты ей всучил, батько? Небось ни в каку брать не хотела?

– Для како ляду государыне белы ручки о наши челобитни пачкать? Для тово ейных слуг навалом. Слыхал я вот, гутарили, што один то подает, другой – энто… Тышши их там, во дворце-то, и все при деле!

– А челобитню хто взял? – не унимался Степка. – Слуга аль генерал какой? Слух ходил, што генералов ешо более слуг при государыне.

– Про то не ведаю. – Арапов поворошил палкой костер и после короткой паузы вдруг заявил: – Чую, што слуг, што генералов число великое!

– Ужель так много? – округлил глаза Степка.

– На них держава держится, – со знанием дела пояснил атаман.

Некоторое время они сидели молча, глядя на костер и думая каждый о своем. Но вскоре Степка отвел взгляд от пылающих жаром углей и спросил:

– Дык хто же челобитню принял, батько?

– Сенат! – охотно ответил Арапов. – Энто значит высочайшее повелительство, што при империатрице содержится! Подали мы в Сенат челобитню, значит, в коей нижайше попросили позволения построить крепостицу на реке Сакмаре, дабы защитить русские земли от ворогов-кочевников. Сенат добро дал. Государыня тоже. А Военная коллегия, што при Сенате содержится, выдала пять пушек чугунных да ядра и порох к ним. И мало того, дали деньги прогонные, штоб водным путем довести пушки сеи до Яицка!

– Энто которы у нас в стругах?

– Оне самые. Как пальнем, степняки за сотни верст ускачат. Кони у них добрые, а вот храбрости маловато.

Почувствовав потребность во сне, Степка встал и потянулся. Но прежде чем вернуться на свою лежанку, спросил:

– Много ль ешо вверх по Сакмаре взбираться будем, батько?

– На правый берег переплыть осталось, – удивил его своим ответом атаман. – Стосковались по делу, погляжу? Ну ниче, ужо с утречка кручиниться и тосковать не придется!

Управившись по хозяйству, Нюра вошла в горницу. Увидев, что мать не спит, а пристально смотрит на нее, она приблизилась, села на грубо тесанный пол и обхватила колени руками.

– Вот вишь, с тобой я! Пущай себе Манька с Валькой на базар идут.

– Не уйти те от лиходеев, доченька, – тихо сказала мать и прикрыла веками глаза. – На роду те начертано из гнезда выпорхнуть, птичка моя. Нынче…

– Я не пойду на базар, как есть не пойду. – Нюра встала на колени и осторожно коснулась лицом впалой груди матери. – Неча мне там делать.

– От беды не схоронишься. – Мать тяжело вздохнула и провела ладонью по голове дочери. – Нынче я энтот же самый сон окаянный видела. Везут тя степняки поперек седла арканами опутанную. А коса… Дык она по земле волочится прямо под копытом коня…

– Ну, будя же, мама. – Нюра посмотрела в глаза матери. Увидев слезы, она смутилась, но быстро взяла себя в руки и зашептала: – Неушто степняки меня из Яицка умыкнут? Они за много верст наши симы [7] Симы – загородка из тонких прутьев тальника, воткнутых в землю на пограничных линиях. обходят!

– Чую, умыкнут тя не степняки, дочка. – Руки матери сжались в кулаки. – Сабарман [8] Сабарман – разбойник. , казак воровской. Он тебя увезет из Яицка. Зрила я ево нынче ночью, да вот лица не разобрала. Огромен, как мавр. Ликом черен, как албасты [9] Албасты – злой дух. . Он… он…

Лицо несчастной женщины почернело, а тело залихорадило. Губы свело судорогой, а в уголках рта появилась пена.

– Гринька, Гринька, – Нюра выбежала на крыльцо и отыскала глазами братишку, который в компании таких же, как и он, мальцов чинил плетень у ворот, – маме худо, Гринька. К лекарю… к еврею беги, Гринька. Сыщи ево, сыщи немедля!

Вернувшись в горницу, Нюра обмерла. Бедная женщина лежала на полу, ее тело напрягалось и вытягивалось. Ужасные судороги сотрясали его. Челюсти сжались, закусив покрасневший кончик языка, а лицо приняло иссиня-черный оттенок.