Милена Миллинткевич - Басурманин. Дикая степь

– Твоя воля, княжич. Исполню, как сказываешь, – задумчиво почесав бороду и подмигнув Ончутке, кузнец похлопал Прушу по плечу.

– Потемнело небушко! Вот и день кончился, – вздохнул Ивач.

– И опять я на булавах не обучен, – пробурчал Владислав и, подхватив парные мечи, направился было к терему.

– Погодь, княжич! – остановил его кузнец. – Ранёхонько к клинкам прилаживаешься. Поутру заберёшь. Пущай Пруша их как до́лжно завострит.

– Добро! – согласился Владислав, положив клинки на деревянный настил, и вышел из кузни.

– Не кручинься, княжич, – утешал сотник. – Коли будет на то воля духов да богов, светило поутру встанет, возьмём лошадей, ратников, да булавы крепкие, и поедем в поле. Разомнёмся! Покажем удаль молодецкую! Да и мечи новые проверить надобно.

– И то дело сказываешь, Ивач. Добре придумал, – согласился княжич и поспешил в терем.

Большие костры пылали, согревая дымящиеся котлы. На вертелах поджаривалось мясо. Терпкий аромат пряного варева разносил по степи прохладный вечерний ветерок. И тихое ржание коней, пасущихся на зелёном шелковом ковре из сочной молодой травы и цветов, неслось из низины. Соорудив из гружёных повозок и лёгких шатров походное стойбище, войско кочевников расположилось на ночлег.

Под большим одиноко растущим деревом, хохоча и громко переговариваясь, стояли кыпчаки. Они по очереди вскидывали луки, метили в сторону арбы, находившейся неподалёку, и стрелы, одна за другой, вонзались в землю рядом с девочкой лет десяти, лежащей связанной у телеги. Затравленно и обречённо глядела она на происходящее заплаканными глазами. И когда очередное смертоносное жало вонзалось в землю рядом с головой, она уже не вздрагивала. Ей было всё равно – жить или умереть. А чуть поодаль со связанными руками и конскими путами на ногах, скулил рыжебородый купец, содрогаясь всем телом, всякий раз, когда свист стрелы разрезал тишину вечерней зари. Только не трогали кыпчаков ни горестные стенания отца, ни ругательства, ни проклятия, которыми купец осыпал себя за то, что взял дочь в опасное путешествие.

Возле большого шатра, поодаль от забавляющихся кочевников, на походном троне восседал молодой хан Дамир. Поглядывая на игрища воинов, он с довольной усмешкой натирал саблю. Этот роскошный клинок получен им в дар прошлым летом из рук грозного Джамбулата, военачальника Великого Хорезма, державшего в страхе Дикую степь.

– Пожалуйста, прекратите! Молю вас!

Истошный крик пленного купца привлёк внимание хана.

– Мансур! – позвал он стоявшего за спиной сарацина огромного роста. – Тащи сюда этого недобитого вепря.

Великан молча кивнул, подошёл к телеге, схватил за ноги купца и поволок по земле. Рыжебород извивался и причитал, когда его тучное тело подпрыгивало на кочках. Бросив пленника перед ханом, Мансур, сложив руки на груди, и встал за спиной господина.

– Не убивай, прошу! Я тебе услужу. Я… Я любое слово твоё исполню, всё, что пожелаешь! – дрожа от страха, заискивающе тараторил купец, оглядываясь на девочку. – Об одном молю, дитя не губи. Она у меня единственная.

Рыжебород подполз к ногам хана и, склонился было к его сапогам. Но Дамир грубо отшвырнул пленника.

– Я тебе пригодиться смогу, только не губи, – обливаясь слезами, причитал рыжебород.

– Пригодишься, говоришь? Исполнишь всё, что пожелаю? – склонившись к пленнику, змеёй прошипел Дамир на языке русича. – Хм…может, и так.

Во взгляде хана заплясали искорки бешеного огня.

– Привяжите к арбе. Я с ним на зоре продолжу, – прошипел хан не глядя на купца, и на своём наречии обратился к Мансуру. – Девчонку отведи к Маре. Пусть накормит. Может и вправду сгодится этот рыжебородый вепрь. Не ради себя – ради неё стараться будет. Убить или продать девчонку я всегда успею.

Ветер поднял клубы пыли со склона холма, ещё не поросшего зелёным покрывалом сочных трав, и хан решил укрыться в шатре. Тяжело опустившись на ковёр возле походного резного столика с низкими ножками, уставленного богатыми яствами, Дамир наколол на нож большой шмат жареного мяса, жадно откусил. Сильный порыв распахнул полог, едва не задул угасающий в огонь. Хан встал и подбросил дрова в очаг. Паленья затрещали и пламя вспыхнуло с новой силой. Усевшись на подушки, Дамир отхлебнул белесый напиток из кувшина и откинулся на стену шатра. Высокий, жилистый, со смуглым лицом и слегка впалыми скулами, в отблесках пламени он казался собственною тенью. И лишь не затухающие огненные всполохи в яростных глазах не давали никому забыть, что с ханом нужно быть настороже.

Этот поход оказался тяжелее предыдущего. Дани с покорённых земель собрали немного. И вот когда Дамир решил, спалив всё на пути, повернуть назад, ему попался этот русич. Уж он сумеет извлечь выгоду.

«Купец шёл мимо…, как там его величают… Рязань?» – думал хан. – «Стало быть, что-то да знает про этот город на таких желанных мне землях».

Отдав последние распоряжения ночной страже, Дамир устроился на походной лежанке. Тихое потрескивание поленьев в очаге и думы о грядущем, постепенно погружали в беспокойный сон. Если он прав, а прав он всегда, то скоро ему понадобятся и свежая голова, и крепкие руки, и…

***

– Вставай! – купец проснулся от болезненного пинка вбок.

С трудом разлепив глаза и поднявшись с остывшей за ночь земли, рыжебород заохал, заскулил. Перед ним, сложив огромные ручищи на груди, стоял Мансур. Этого басурманина купец страшился больше остальных. Его появление не сулило добра пленникам. Вот и теперь, жёсткий удар в спину и железная хватка, которой Мансур вцепился в руку, образумили замешкавшегося русича.

– Иди. Хан зовёт.

Светало. Большинство костров погасло. Кочевники чистили сабли и занимались лошадьми, словно и не ложились вовсе. Спотыкаясь и охая, рыжебород бежал рядом с Мансуром, опасливо поглядывая по сторонам.

Хан сидел у шатра на походном троне. Загодя принявшись низко кланяться, купец подошёл ближе. Кыпчакский властитель молча встал и распахнул перед ним полог, приглашая внутрь. Косясь то на Мансура, то на хана, рыжебород вошёл в шатёр. Множеств ковров, шелковые подушки на лежанке, выложенный камнем очаг, резные светильни и кувшины на низеньком столике. Купец замер, дивясь красотой жилища басурманского хана.

– Сесть не предложу, – Дамир медленно ходил вокруг, разглядывая пленника. От его ледяного голоса и колючего взора по спине купца пробежал холодок.

– Мы скоро двинемся в путь. Ты для воинов обуза, да и мне боле не надобен. Всё, что у тебя было: товар, челядь, девчонка теперь принадлежат мне. И хотя сбруя и ремни у тебя дрянные – для ловушек сгодится. Прислужники твои, крепкие, но мне без надобности, ибо не мастеровые – я их продам. За таких сильных рабов мне дорого заплатят. А вот твоя дочь! Она стоит дороже всего скарба. Ведомо тебе, что с ней станется в моих краях? Она будет рабыней у богатого бея или хана, а может статься, он сделает её наложницей. А когда надоест, сменяет у Джанга на клинок или ткани. Джанг любит такой спелый товар. Сказать, что с ней станется? Она украсит собой пир Великого мавра. Живая или на вертеле.