Евгений Жаринов - Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

Воронов выглянул в окно и наткнулся на рекламу женского белья. На плакате тощая модель, закусив губы, имитировала оргазм. Мужика рядом не было. Но оргазм был. Да еще какой.

На другом плакате другая девица, словно соревнуясь с первой, показывала всем, насколько она лучше умеет кончать. Повод – японский внедорожник.

На третьем дамочка как заведенная билась в экстазе по поводу самой обычной пачки сигарет.

Налицо была явная патология: красавицы с выпирающими ключицами готовы были впадать в экстаз по поводу любого предмета, будь то тряпица или груда металла, снабженная мотором и коробкой скоростей, или просто картонная коробочка, украшенная известным брендом.

Казалось, мужчины этим дамам и не нужны вовсе. Впрочем, как и они мужчинам: слишком неаппетитно и костляво выглядели высушенные диетой тела. Подавишься, чего доброго, – исплюешься весь, измучаешься, слюной изойдешь, а потом все равно выплюнешь, как костлявую рыбешку какую.

Пошло все со стихов, – не унимался говорливый Сторожев, – а продолжиться может чем угодно, хоть российской Конституцией, и будут это делать внутри партии «Идущие вместе». Я в этом уверен. Заметь, как они сорокинские творения публично в унитаз спустили. А где туалет, там и секс. По Фрейду: все в нужнике в нежном возрасте глупостями поигрывали.

Водитель начал проявлять явное нетерпение и принялся крутить ручку приемника. Стрелка попала на радиостанцию «Русский шансон», которую от всей души ненавидели оба филолога. Всем стало ясно, что пора расплачиваться и вылезать из машины.

Из динамиков, включенных на полную мощность, понеслась какая-то блатная романтика про маму, про срок и про Магадан.

Но неожиданно объявили анонс новостей. Дикторша, косящая под пьяную Лолиту, сообщила, между прочим, что роман Сервантеса «Дон Кихот» объявлен лучшим романом всех времен и народов.

А затем вновь запели про маму и Магадан.

Приятели невольно переглянулись, пораженные такой звуковой мозаикой жизни.

Выходить-то будем или нет? – грубовато поинтересовался частник, словно охранник, приглашающий на тюремную прогулку. От лекторского очарования не осталось и следа. Слова про папарацци Данте и пресс-атташе Вергилия растаяли без следа, как сигаретный дым с рекламы Chesterfiеld, где девица, словно под током, продолжала биться в экстазе.

Знаете что, – оправдываясь, начал Воронов. Российский интеллигент что пуганый заяц, его спроси погрубее – он и размякнет. – Знаете что?

Ну? – буркнул водила, даже не обернувшись.

Мы договаривались на пятьдесят, так вот вам сотня. За терпение.

Сторожев аж крякнул.

Водитель улыбнулся.

Дверцами хлопнули как по команде – в унисон. «Девятка» стартанула и исчезла.

На прощание водитель взглянул в зеркальце: две фигуры недавних седоков застыли, как на моментальной фотографии, в клубах выхлопа. Взгляд отстраненный, вид у обоих немножко пришибленный. Какие они профессора? Педики, наверное.

«Придурки!» – прозвучало как приговор, и филологи навсегда исчезли из жизни частника Вити, обожающего слушать «Русский шансон». Песня про маму и про Магадан сразу подняла настроение.

Выйдя из машины, приятели прямиком направились на Старый Арбат. По дороге доцент вновь впал в ораторский раж и продолжил свои пояснения, размахивая в разные стороны варежками на резинке.

Заметь, Женька, все без исключения могли бы войти в какие-нибудь общества книгочеев.

Сейчас начался бум «Гарри Поттера». Все, у кого молоко на губах не обсохло, уткнулись в эту сомнительную книжонку. Читают. Как сумасшедшие читают.

Те, кто постарше, мусолят Дэна Брауна, его «Код да Винчи». Безумие какое-то!

Однако, согласись, есть немало и таких, которые вообще ничего не читают. Их, наверное, подавляющее большинство.

Не согласен. Читают все – без исключения. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

Дома, людей вижу.

А еще что?

Рекламы, вывески.

Правильно.

Но какое все это имеет отношение к книге?

Прямое. Реклама – та же книга. Что это, как не страницы. Какой-то сумасшедший взял да и вырвал иллюстрации с текстом из огромного фолианта. Сначала вырвал, а потом разбросал по городу. Но это же слова, буквы… Вспомни, в эпоху Средневековья, когда ни о какой рекламе и слыхом не слыхивали, Фома Аквинат подбирал в своей школе все исписанные листки, оставленные детьми и взрослыми. Знаешь, зачем он это делал?

Зачем?

Из букв можно составить имя Иисуса Христа, значит, эти буквы нельзя бросать в беспорядке, без всякого смысла в виде бытовых каракуль, как нельзя крошить хлеб на землю, ибо хлеб – тело Христово. А сейчас – посмотри вокруг. Реклама и есть те разбросанные в беспорядке записочки, которые так и не успел подобрать в своей школе Фома Аквинат.

Хорошо говоришь, Арсений. Заслушаться можно.

Смеешься, да?

Ни в коем случае. А куда мы, собственно говоря, идем? Какой дом?

Считай, что пришли. Вон он, наш дом. Видишь?

И Сторожев махнул рукой куда-то вперед наподобие рассеянного Наполеона, приказывающего форсировать Неман где угодно, невзирая на течение. Людской поток действительно напоминал быструю, буйную реку, движущуюся навстречу приятелям по руслу Старого Арбата.

Воронов так и не успел разглядеть, о каком доме шла речь, и покорно побрел дальше, продираясь сквозь людскую толпу вслед за Сторожевым.

Впрочем, – продолжил неутомимый доцент, – подобный социальный феномен непрерывного чтения в истории уже существовал.

Что ты имеешь в виду?

Я имею в виду Древний Египет и Книгу мертвых. Ну посуди сам. Египетская цивилизация – это цивилизация смерти, вернее, культа мертвых, ведь так?

Согласен.

В этой цивилизации правила загробной жизни, как напоминание, как инструкция, что ли, были вывешены повсюду. Их статуи и не статуи в обычном смысле, а объемные рекламные щиты, зазывающие в потусторонний мир и поражающие любого своим гигантизмом. Вон – видишь ту фанерную кружку nescafe? Где, в каком мире можно пригубить кофе из такой посудины, а? Создатели реклам нас все время зовут куда-то. Ты не замечал этого, Женька?

Пожалуй, ты прав. Зовут, и причем настойчиво. Зазывают, я бы сказал.

Во-во. Зазывают. Не случайно раньше рекламщиков еще зазывалами именовали. А зазывают нас в мир химер, в мир ирреальный, можно сказать, загробный. Это как в Египте: каждая статуя – зримые ворота в мир незримый, в мир после смерти, или в иную жизнь. Из этих рассыпанных повсюду букв и образов можно написать не только имя Спасителя, но и чего-нибудь гораздо похуже.

Незаметно подошли к так называемой стене плача, к стене Цоя.

Мы хотим перемен! Мы хотим перемен! – горланила молодежь, шарахая с азартом по струнам вконец расстроенной гитары.

Варежки надень. Холодно.