Агсин Атум - Дневник чудотворцев

И там же, где-то в глубине глухого леса, у самых корней величавой Белухи, томится некое ещё более загадочное и окутанное непроглядной завесой тайны место, куда во́все зайти может и не каждый. Туда путь не расскажут ни люди покинувшие Камень, ни местные, осевшие там, похоже, навечно, а если и расскажут, то намеренно сделают путаницу, какое-нибудь непростое испытание, дабы неизвестному искателю или путешественнику путь туда был заказан. Природа Камня и люди Бухтармы вместе воссоздали такой союз, о котором не могли бы и поведать в самых старинных сказках, где сохраняется та крепость ниточки, соединяющая две частички одного целого. Для того загадочного места даже не существует единого названия, и нет ни одной рисованной карты с указателями, чтобы хоть одним глазком можно было запомнить путь к заветной цели. И, что там собственно находится, также доподлинно никто рассказать не может, как не стал рассказывать и захмелевший повествователь, довольно утомлённый своей историей. Но всё же смог поведать мужик с некоторым сожалением и глубочайшей печалью ещё кое-что о том таинственном местечке, создав совершенный образ совсем магического подобия, что даже профессор отметил это обстоятельство в своей записной книжечке на обратной стороне обложки. Фраза была следующая: «В то место могут попасть только люди с добрым сердцем, и только такие люди обретут там свой покой». После сказанного у мужичка проступила крохотная слеза, которую тот незаметно попытался утереть своим замусоленным рукавом. И это стало по-настоящему тем моментом для Сапожковского, когда что-то пронзило его душу насквозь, вывернув какую-то даже загадку его самого наружу. Словно он искал чего-то так долго и вот, наконец, нашёл именно здесь, где-то далеко от бурной человеческой цивилизации, в одном стареньком придорожном трактирчике, в который захаживают, может раз в месяц, какие-нибудь проезжие гости по случайной свое нужде, блуждая от поселения к поселению. Здесь не могли быть высокопоставленные личности, дающие широкие балы по одной лишь своей прихоти, только беглые крестьяне, государственные преступники, отслужившие офицеры, кочующие работяги, отважные энтузиасты, юные натуралисты, но именно от таких людей возможно было услышать что-то о настоящей жизни.

И да, можно было даже упрекнуть старика в чрезмерной доверчивости и совершенной человеческой неразборчивости, приняв его столь внезапную заинтересованность вопросом, в котором его просветил проходимец, за нелепое стечение обстоятельств и даже детское любопытство. Но нет! Профессор высокоуважаемый деятель наук и мужчина сам по себе не совсем простой. В его жизни случалось всякое: невзгоды, бедность, взлёты и падения – всё переживал он, и с любой бедой справлялся и любого мошенника он мог распознать даже за версту.

Поэтому проявилось на поверхность для него в необычных словах простого мужичка такое, что нельзя было оставлять доживать здесь, в этой трухлявой харчевне, последние годы несостоявшейся в былые времена мечты. Борис Борисович вырвался из тьмы и во всей своей красе предстал перед малого вида человеком, который совсем было потерял связь с настоящим миром. К величайшему изумлению трактирщика открылась небывалая картина, когда завязывался задушевный диалог между людьми совершенно различного друг от друга рода и деятельности, и до того его поразила таковая ситуация, что и сам весьма заинтересовался происходящим, развесив собственные уши, которые до этого будто были набиты пробками.

Разговор удался на славу, и Сапожковский тогда удовлетворил свой пылкий ум профессорского миропознания, загрузив ещё несколько пудов научных догадок к своему непомерному багажу знаний. Мужичок просил прощения за свой болтливый и чрезвычайно длинный язык, угадав в старике некоего другого человека, о ком даже сам профессор вряд ли догадывался. Его было нельзя остановить, а Борис Борисович и не хотел того вовсе. Совершенно напуганный и весьма захмелевший, крестьянин излагал свою историю, что его некогда прогнали из Камня за некоторые «дурацкие» проделки и за его зависть к чужому добру, что он совсем жалеет о том и раскаивается, думая, что получит прощение от самого Сапожковского, что после этого спокойно можно возвращаться обратно. На что профессор только отрицательно качал головой, интересуясь больше тем, как можно добраться до Камня и существуют ли туда почтовые пути.

Долго ли происходила та чудная беседа, или нет, но профессор изъял из неё то, что Камень – это самое открытое для путешествий место, где будут рады любому путнику, если его сердце будет столь же радушно принимать все предписанные там человеческие законы и правила. Да, на Камне возможно и живут люди, скрывавшиеся от государственных преследований, совершившие или не совершившие некогда какие-нибудь преступления, но те люди, получая что-то вроде новой жизни, начинали её же прямо-таки с нуля и хотели быть по-настоящему полезными себе и окружающим, выстраивая только тёплые и братские отношения между новыми живыми деревнями.

Может быть, то самое и запало в душу немало прожившего профессора, чтобы посетить наконец-таки заветное место для отдыха собственной души, где вполне возможно ощутить недостающий ему прилив сил от тех людей, что давно потеряли крепкую связь с остальным «высокопочтеннейшим» миром.

В минуты разновесных дум, когда Сапожковский оставался наедине со своими мыслями в собственной усадьбе, которую давно не посещали ни родственники, ни старые друзья, ни уважаемые коллеги, он останавливался у высокого окна и рассматривал широкую даль, где были яркие россыпи недосягаемых звёзд, весело подмигивающих своими острыми лучиками, дабы уловить хоть какую-нибудь самодостаточность зародившихся в собственной же голове идей, чтобы однажды попросту взять да бросить всё и, наконец, выехать прочь, туда, на дивный Камень, где забудутся тесные и душные семинарии и бесконечная круговерть научных заседаний, в которых приходится производить одни и те же споры, повторяя одинаковые доводы, в пользу собственной правоты против грузной массы тех, в ком совершенно не видно никакой вовлеченности в саму суть любого выставленного на суд вопроса. Местом, где не будет всюду сующих нос современных обывателей, даже не пытающихся хоть на унцию уловить глубину мысли твёрдости доказательной базы теории истинных практиков, он представлял всегда именно тот самый легендарный Камень, о котором с каждым новым днём находилось всё больше и больше информации, случайно всплывающей тут и там, где-нибудь за встречей с видным деятелем, или в тексе, проскальзывающих колонок утренних газет. Всё это играло с профессором некую шутку, которая формировала пласт, тяготивших и подрываемых сомнений: «А нужно ли это всё по итогу?»