Агсин Атум - Дневник чудотворцев

Профессор Сапожковский мог часами сидеть за рабочим столом, занимаясь написанием очередной глубокомысленной статьи из-за разгоревшейся в его мыслях новой грандиозной идеи, которая могла возникнуть столь внезапно, даже прежде, чем глаза сомкнуться положенным сном, либо уже в самую тёмную ночь прямо во сне. И тогда, особенно сновиденческими навеяниями, начинается бурное марание бесчисленных листов бумаги, в результате после необходимо закупать новую. Но выполненные труды не пропадали на пыльных полках, а становились сокровищем не только профессорского гения, но и высочайшим всенародным достоянием.

В одну из таких случайных дум пришло к профессору провидение, будто бы он вот уже давно не выезжал в далёкую экспедицию, которых в своё время было у него немало. Выбор пал на горноалтайские края, где Сапожковский намеревался провести немного немало, а две-три недели, дабы хоть чуток прикоснуться к изучению обширного региона, раскрыв всю загадочную красоту, что там утаилась, для общественности. Но более всего, на самом-то деле, Борис Борисович грезил о некоторой своей авантюре, которая на протяжении полугода не даёт покоя пожилому натуралисту. Дело в том, что случилась с ним некогда одна история, перевернувшая обстоятельно взгляды на существующие научные аспекты.

Итак, поздно ночью, отъехав от столицы около двухсот вёрст, забрёл профессор в один из обветшалых забытых трактиров, коих можно было обнаружить в любой глухомани. Обменявшись парой фраз с хозяином и договорившись о ночлеге, Борис Борисович получил ключи от одной из заплесневелых комнатушек, какие прорубались тесными отделениями в этом покорёженном ко́робе. Запахи сырости и нескончаемый скрежет по оконному стеклу сучка древнего иссохшего древа, который, крючась во тьме, мог то и дело будоражить мозг человека с самым богатым воображением, не позволили профессору и сомкнуть глаз хотя бы на минутку.

При таком раскладе, Сапожковский, накинув свою фризовую шинель, покинул неспокойную комнатку и спустился вниз, где располагалась тёплая харчевня, оказавшаяся куда-более тихим и уютным местечком. Усевшись поудобнее на одно из многочисленных свободных мест, Борис Борисович, находясь в тёмном уголке, ненароком стал свидетелем откровенного монолога неизвестного пришлого мужичка, который делился его объёмистым содержанием с не столь заинтересованным трактирщиком. И поначалу профессор не придавал безостановочной болтовне захмелевшего калики никакого значения и не одаривал его даже секундой внимания, а только лишь занимался собственными погружениями в некую заоблачную думу, пристально рассматривая низкие потолки и простецкие убранства подвального помещения. Так и хотел было скоротать недолгую ночку Сапожковский, располагаясь за скромным сидением у кабацкого прилавка. Но в тот момент, когда закралась некая таинственная мысль к седой голове старого пытливого ума, и занёс было тот острие карандаша к своей записной книжонке, донеслась до чуткого профессорского слуха на всякую государственно важную весть фраза о «белом пятне на карте нашей великой страны, о котором даже живущие рядом не знавали». Тогда бросил он взгляд настолько удивлённый, что глаза его могли прямо-таки выскочить из орбит, а сам он не мог поверить собственному же недоумению. В такой момент Сапожковский отбросил свои еженощные писания и, как бы занимаясь чем-то свойским в рассматривании исписанных листочков, стал заслушивать сие повествование с особым интересом.

Мужик, каких не нужно было и искать по всей земле государевой, в пыльной потрёпанной фуфайке от долгой и нелёгкой дороги, с взъерошенной бородёнкой и лохматой макушкой «горшком», не отличался особыми манерами общения и даже не воздерживался от крепкого словца, благо в харчевне отсутствовали дамы. Нельзя было сказать, что он не любил своё трудное житейство, которое по его же россказням могло показаться и вовсе неким невообразимым приключением, преодолеваемым им с такой же лёгкой руки, как прямо тут заливалось пенное в его опустевшие кружки. Ощущение складывалось действительно необыкновенное, ведь мужику вполне можно было поверить, и когда Борис Борисович пристальнее стал внимать его долгой речи, то продолжил дивиться ещё больше, воспринимая доподлинно всю информацию за чистую монету.

Пока звучал монолог, Сапожковский вовсе и не заметил, как его тёмный уголок посетила молодая половая служанка, которая не прибегла предложить ночному гостю чего-нибудь съедобного, а только молча поднесла к нему металлическую баклажку, которая вот-вот должна была наполниться чем-то загустевшим в её кувшине. На что собственно профессор также, совершенно не используя слов, указал той на категорическое нежелание употребить предлагаемого напитка, кивнув блестящим лбом в знак благодарности за оказанное внимание, снова принявшись за своё неожиданно всплывшее дело. Серые глаза не выдавали в нём ничего, а уши тем временем выполняли остальную работу.

Излагаемое мужиком можно было вполне уместить в увесистом томе старинного образца, где помимо текста монахи-летописцы особенно облюбили изображать яркие иллюстрации чуть ли не на каждой страничке. Но самое важное из озвученного старик, конечно же, уловил и, возможно, тем самым абсолютно изменил всю свою дальнейшую жизнь. Рассказчик поведал, что путь держит из местности, которая более известна многим как Камень. Опять же из слов повествователя стало известно, что именно там нашли свой вечный приют многие семьи крестьян, которые не хотели ни жить, ни погибать под жестоким гнётом царственного режима и приверженцев новых обрядов. Шли они туда за свободой, за куском хлеба, за надеждами, за счастьем, за жизнью – всё это в действительности и было приобретено где-то там на Камне. Целые поселения были выстроены вдоль берегов прекрасной полноводной и животворящей реки, дарующей ключи для самого светлого просвещения, с которыми открываются настоящие завесы таинства бытия. Людям в одно время там принадлежит всё и в то же время не принадлежит совершенно ничего. Природа не жалеет своих богатств, льющихся через край, и всякий вступивший на ту землю берёт те богатства и с благодарностью ими пользуется, облагораживая прелестный край и оберегая его от алчности чужаков. Там каждый делиться с каждым, и любой может сделать мир настолько лучше, насколько он это сделать способен. Нет ни преступлений, ни преступников, готовых их совершать, а если заводился вор, то люди его просто изгоняли, считая не достойным быть рядом с ними на райском островке средь океана обыденности. И всё это ютится на обширных клочках земель Алтайского предгорья, вдоль реки Бухтармы, где как на грядке насажены деревеньки из нескольких дворов, мирно проживающие своё размеренное блаженное существование, сохраняя девственную чистоту волшебного места и поддерживая тонкую мистическую связь с природой.