Юлия Шаманская - Один из рода

– Прежде всего, я хочу поведать о твоих предках. Сей рассказ, возможно, развлечет и позабавит тебя. Но слушай внимательно, потому что рассказ поведу я не только ради забавы. Он хранит в себе важный урок, что поможет тебе сделать в своей жизни верный выбор.

Молодой дворянин Иван Федорович Горшков, не смотря на поздний час, все еще лежал в кровати под пологом. Он уже пробовал подняться, и даже надел поверх ночной рубахи тонкий батистовый вытертый на локтях халат, но тусклый свет, проникающий в узкое оконце из грязного петербуржского дворика, заставил его вернуться в кровать.

«До чего же дрянное утро! – подумал он, отворачиваясь от окна. – И это надо было столько времени ждать лета, чтобы получить эту тоскливую слякоть».

Иван Федорович мечтал о деревне. Что может быть лучше родной Николаевки? Простор, воля, молоко, статные беспрестанно смеющиеся над каждым его остроумным (и не очень) словом, девки! И даже подобие «светского общества» там имеется, в виде нескольких семейств мелких помещиков. И даже дамы и девицы, пускай не первый сорт, пускай еще незначительней и бедней его, но отчего же не поволочится, пока молод?

Весь год Иван Федорович мечтал о деревне, проживая в Петербурге, в нанятой по случаю квартире, пока его отец пытался уладить некоторые судебные дела. Мать тоже была чрезвычайно занята. Оббивала пороги благодетелей, выпрашивая хлебные места в министерстве для мужа и сына.

Отец уже имел честь служить в министерстве внутренних дел, в общей канцелярии, занимался важными хозяйственными делами. В юном возрасте Горшкова взяли на службу как сына коллежского секретаря. Он служил исправно и сподобился дослужиться до чина титулярного советника. Впереди маячил «Коллежский асессор». Федор Петрович мечтал о выслуге, о чине статского советника, в обозримом будущем. Однако это ведомство казалось слишком мелким для честолюбивых намерений. Кто его заметит в общей канцелярии? Так могут и забыть, как случилось с отцом (дедом Ивана). Федор Петрович решил действовать. Он пытался задружиться с начальством, бывать на приемах и обедах. Он истрепал не один мундир, пока не нашел благодетеля, который согласился хлопотать о переводе Федора Горшкова из общей канцелярии в особую. Но несчастная страсть к женщинам, преследовавшая отца всю его жизнь, в самый неподходящий момент высунула свое ядовитое жало. Получилась некрасивая история, связанная с супругой начальника – благодетеля, и полетела головушка Горшкова в отставку. Семья Горшковых вновь вернулась в свою деревню. В единственное еще не проданное за долги имение, родную Николаевку. История с супругой чиновника, на горе Горшковым, получила такую огласку, что думать о новом назначении не представлялось пока возможным. Денег тоже не было, поэтому молодой барин воспитывался в совершенно диких, по мнению матушки, условиях деревни. Средств едва ли хватало на то, чтобы содержать гувернера, французский которого оставлял желать лучшего. Немного поправило дело устройство Ивана в гимназию, где он с горем пополам окончил 7 классов. О годах обучения в губернском училище Иван вспоминать не любил. Слишком трудно было после деревенской воли попасть в казарменную атмосферу мужского общежития. Юноша предпочел бы выкинуть это время из памяти целиком. Он злился на родителей, что отправили единственного сына на истязание учителям и сверстникам. Но при этом прекрасно понимал, что обойтись без гимназии было невозможно. Не мог же он похоронить себя в деревне и умереть для общества еще в юные годы?

Вот и теперь, в тусклом свете Петербуржского утра, перед взором Ивана промелькнули серые холодные стены гимназии. Это воспоминание и еще сырость комнаты заставили вздрогнуть его широкие, но худые плечи. Иван получил в наследство от отца атлетическое строение тела. Он был высок, гибок, широкоплеч, но излишне худощав. Икры, облаченные в парадные, узкие по моде брюки отличались изяществом. Грудь в сюртуке и, особенно во фраке радовала глаз красивой пропорцией. Иван выглядел настоящим красавцем, но только при параде. А в тот момент, в тонком халате с босыми крупными ступнями, он напоминал себе угря, запутавшегося в бурой тине. Иван ненавидел свои крупные, покрытые жилистой сеткой ступни и руки, и всячески прятал этот недостаток. Но прятать ступни под одеялом в это утро больше не представлялось возможным. Еще полчаса назад он вызвал к себе Степана и потребовал умываться. Вода в тазу, поди, остыла.

– Туфли, Степан! – скомандовал Иван и решительно сел на кровати.

Позволив себя обуть в расшитые осыпавшимся местами бисером домашние туфли, Иван устроился перед столиком с бритвенными принадлежностями.

Из небольшого посеребренного зеркала на молодого человека глянули его черные глаза, обрамленные длинными ресницами. Иван пригладил всклоченные вихры и улыбнулся своему изображению.

Собственное лицо виделось юноше не лишенным аристократического изящества. Небольшой нос, круглый подбородок, изящная линия лба, маленький рот и губы – все это казалось ему весьма привлекательным. Но главным предметом гордости служил богатый вихор из черных вьющихся волос. Прямо— таки, гусарский вихор!

– Ч-т знает, что! – воскликнул Иван, подставляя щеку под бритву. – Степка, вот это Петербург! Уже белый день, а, пожалуй, придется свечи жечь, чтобы не порезаться во время бритья!

– Будьте спокойны, барин, не обрежу! – слегка поморщился от черного слова Степан.

– Так режь! – Иван приподнял подбородок, чтобы лакей мог обернуть его грудь салфеткой. – Режь брат, я верю тебе!

– С чего бы вам не верить, барин? – пожал крепкими плечами Степан. – Я ж вас с младенчества знаю. Все при вас. Вы мне родной. С какой стати мне вас резать?

– Откуда мне знать? – лукаво покосился Иван на бритву в руках слуги. – Может, затаил что на меня?

– Бог с вами барин! – устало отозвался лакей, взбивая мыльную пену в чашке.

Он привык уже к чудачествам молодого барина, который увлекался чтением газет и считал себя «просвещенным человеком».

– Так как же, Степан, – вкрадчиво напомнил ему барчук, – давеча ты говорил, что хотел бы вольную получить, а теперь говоришь, мы родные. Где же тут логика?

– Что? – остановился на секунду Степан. – Вы уж, простите, но не понимаю я ваших словечек модных.

– Противоречие тут, я говорю!

– Никакого противоречия не вижу! Получил бы вольную и остался с вами.

– А зачем тебе вольная тогда? – удивился Иван.

– А вот затем, чтобы лучше понимали, что я искренне вам служу, а не по надобности.

– Ну, ты даешь, брат! – рассмеялся Горшков.

– Поберегитесь, барин, не дергайтесь, а то и в правду обрежу.

Иван немного помолчал, размышляя о том, что в Николаевке начался купальный сезон. Он тяжело вздохнул, взглянул с тоской в тусклый проем окна на серое небо и продолжил терзать слугу своими фантазиями: