Валерий Шамбаров - Песни Первой мировой и Гражданской войны. Военная история России в песнях

Друг Козлова Александр Егорович Варламов был композитором-дилетантом. Но очень хорошим дилетантом, музыку «Вечернего звона» написал именно он. Подобрал мелодию и к «Джону Муру». Родился романс. Он стал популярным, особенно среди офицеров. У них и подавно не было причин для особых симпатий к погибшему английскому коллеге. В русской армии хватало куда более ярких личностей. Но ведь в песне не упоминалось ни имени генерала, ни национальности. Речь шла просто о павшем герое – подчиненные хоронят его в короткую ночную передышку, а сами готовятся идти в новый бой.

Между тем, и на окраинах России гремела война. Жестокая и долгая война на Кавказе. Там погибали свои герои, и пули отнюдь не обходили стороной генеральские эполеты. Наоборот, горцы в первую очередь старались взять их на прицел. А русские военачальники за спины подчиненных не прятались, бывали в самом пекле. Песню услышали и запели казаки, немножко обработав ее под кавказскую обстановку. Например, заменили высокопарное «И с валу ударил перун вестовой» на «казак вестовой». Слегка подправили и мелодию, чтобы стала более привычной для них.

Подхватили песню и военные музыканты. В новой аранжировке, в исполнении духовых оркестров, романс превратился в траурный марш. Военный траурный марш. Слова – соответствующие, ритм – подходящий. Тяжелый и при этом мерный, хорошо звучит в торжественный такт шагов. Когда случилось это превращение, в точности неизвестно. Существует предположение, что в первый раз марш прозвучал на похоронах генерал-адъютанта Карла Ивановича Бистрома, умершего в 1838 году от старых ран, в том числе и кавказских. Во всяком случае, марш получил очень широкое распространение, стал традиционным в русской армии.

Разумеется, его слышали и революционеры. И у них песня также оказалась востребованной. Стоит отметить, что правосудие Российской империи относилось к смутьянам достаточно мягко. Казнили считанные единицы, только за самые серьезные преступления. За организацию вооруженного бунта в воинских частях, за подготовку цареубийства, террористические акты. Остальные подстрекатели и агитаторы отделывались ссылками, тюремным заключением. Но ведь и в камерах или ссылках революционеры иногда умирали. Чаще всего – от естественных причин, болезней, особенно от чахотки. Интеллигенция Санкт-Петербурга нередко страдала ею: сырой климат, нездоровый образ жизни. Тюремная тоска, переживания, условия в камере могли усугубить болезнь. Бывало и так, что сказывался непривычный климат в местах ссылки, отсутствие навыков к физическому труду (хотя все рьяно выступали за «рабочих и крестьян»). Случалось, что ссыльные падали духом, спивались, доходили до самоубийства [135].

Зато похороны любого умершего или покончившего с собой революционера становились важным событием для его соратников. Это была легальная возможность организовать демонстрацию! Никто же не запретит знакомым идти за гробом. Похороны – они и есть похороны. А на похоронах можно нагнетать озлобление против «царского режима» и «палачей». Жертва налицо – вот она. Русский народ отзывчивый, всегда жалеет пострадавших. По такому поводу можно выпустить листовки, устроить митинг над могилой. А для сплочения людей очень полезной бывает песня…

В 1870-х годах Антон Амосов, публиковавшийся под псевдонимом А. Архангельский, использовал известный мотив «Не бил барабан перед смутным полком», но слова сочинил другие:

Революционерам понравилось. Песня была про них самих, возвышала и героизировала их. Позволяла и пожалеть себя, это было особенно приятно. Поешь и млеешь душой, впору даже слезу пустить: мы-то – подвижники, бескорыстные и самоотверженные. За всех, за народ страдаем, а с нами вон как обходятся. Но одобрение и понимание обеспечивалось лишь в том случае, если исполнять в своем кругу. А если запеть на улицах, песня обладала серьезными изъянами.

Во-первых, самореклама получалась слишком нескромной. Во-вторых, сомнительной. Любопытные с полным правом могли поинтересоваться – на какую же казнь вы идете, если мы вас сегодня видели, допустим, в трактире? Или вы замышляете нечто опасное и представляете, какое наказание грозит за это по закону? Могут и не пойти за тобой, чтобы самим не влипнуть в беду и не загреметь кандалами. Но в революционных кругах чуть-чуть перетасовали слова, «мы» заменили на «вы», и вышло великолепно. В 1883 году в Варшаве песню исполнили в качестве похоронного марша:

Речь пошла уже не о себе, а о покойниках. Они и впрямь «все отдали», оспорить это было трудно. А мелодия звучала проверенная. Траурная, тяжелая, но и мерная, в такт шагов. Стоит только запеть, и колонна пойдет в нужном темпе, в нужном настроении! Таким образом, первой песней императорской России, взятой на вооружение революционерами и приспособленной под свои нужды, стал похоронный марш. Может быть, символично? И для империи, и для ее будущих разрушителей.

Впрочем, до поры до времени с песнями у революционеров было туго. Но особые песни вроде бы еще и не требовались. Кружки были достаточно узкими, собирались у кого-нибудь на квартире или на природе. Пели то, что любили еще народовольцы – «Есть на Волге утес», «Быстрокрылая ладья», «Из-за острова на стрежень». Сходки маскировали под вечеринки, маевки – под пикники. А под маскировочную водочку или пивко тянуло на что-нибудь раздольное, во весь голос. Интеллигентам хотелось почувствовать себя причастным к абстрактному «народу». Но масштабы организаций и мероприятий постепенно росли, потребовались и другие песни. Позаимствовали у французов «Марсельезу», «Интернационал» (стихи французского анархиста Эжена Потье перевел Аркадий Коц).

Историческую Россию по части революционных настроений значительно опережала ее западная окраина, Польша. Кроме социалистов, здесь хватало сепаратистов. А их весьма основательно и настойчиво поддерживала Франция. Финансировала, поставляла оружие, помогала формировать террористические отряды. Исподволь оказывала и иную военную поддержку, а на официальном уровне вмешивалась мощная парижская дипломатия. После разгрома очередного польского мятежа французы предоставляли убежище его участникам. О польских борцах с царизмом писал еще Генрих Гейне в стихотворении «Два рыцаря» [42]: