Анна Ермолаева - Пена 2

– А вы чей хлеб кушаете, уважаемый Илья Самуилович?– парировал осторожно Казаков.

– Ихний, гадский. Но это хитрость воен-н-ная. Чтобы силы в-вернуть и сбежать,– вопил на всю казарму Лопата, зная, что после ужина в роте офицеры отсутствуют, а стоящий на тумбочке дневальный вовремя предупредит об их появлении. Рядового же состава он уже давно не опасался, как и торчащего на пулеметной вышке немецкого пулеметчика, по-русски не понимающего.

Пулеметная вышка контролировала примыкающую к территории казармы, территорию концентрационного лагеря, заодно ненавязчиво присматривая за входной дверью казармы, после 22.00. Пулеметчик по-русски не понимал и стрелял после 22.00 без предупреждения во все, что шевелится на прилегающей к входной двери территории. В том числе и по крыльцу. А вот что происходит внутри казармы ему было безразлично. За месяц, проведенный вместе, личный состав Хиви, успел узнать друг о друге почти все, тем более что командование не препятствовало дружеским посиделкам, наоборот, всячески поощряя таковые. В распоряжение роты были предоставлены музыкальные инструменты – балалайка и гармонь, на которых разрешалось играть в любое время дня и ночи, чтобы военнопленные из примыкающего к казарме лагеря не сомневались в том, что живется Хиви хорошо. По этой же причине, командование сквозь пальцы смотрело на то, что отбой в роте Хиви производился несвоевременно, как и положено в не совсем военном коллективе. Разрешалось перемещаться по территории казармы сколько угодно и даже не гасить свет. Подъем в роте, как таковой, тоже отсутствовал и начинался в 7.00 – побудкой. Дневальный, включал свет и сообщал коллективу:

– Пора вставать. Приготовится к приему пищи,– прием пищи /завтрак/ начинался в 9.00 и коллектив вполне успевал к нему приготовиться. Распорядок дня в роте Хиви был щадящим, разумеется по причине самой, что нинаесть гуманной. Командование понимало, что ослабленные организмы Хиви, следует беречь. А чтобы заключенные, соседствующего с казармой лагеря, видели и понимали эту заботу, на крыше казармы огромными буквами разместили соответствующее разъяснение.– ИХ КОРМИТ ФЮРЕР.– Ее мог прочесть любой, даже самый слабовидящий военнопленный. А вот над пищеблоком концлагерным, разместили другую наглядную агитацию, в виде плаката на фанерном щите. Надпись, выполненная коряво и небрежно, гласила. – НАС КОРМИТ СТАЛИН.– Опять же, из самых благих побуждений – чтобы проклятья за скудный рацион, контингент сыпал не на голову Фюрера, а настоящему виновнику этого безобразия, отказавшегося признать бесспорный факт, что у него есть пленные. Заявившему на весь мир, что русские не сдаются и поэтому все кто сдался – просто предатели Родины. А предателей Родина, через Красный крест содержать не собирается. Начальник лагеря – гауптштурмфюрер Лемке – автор и идейный вдохновитель всех этих новшеств, с удовольствием перечитывал эти надписи и частенько повторял их уже совершенно без акцента.

– Так бегите, бегите уважаемый, Илья Самуилович. По моему мнению, вы уже совершенно окрепли для этого,– раскланивался церемонно Федор Эммануилович.– Можете прямо сейчас совершить сей подвиг.

– Я сбегу, при первой же возможности. Как только нас выпустят за периметр лагеря. Все здесь об этом мечтают, кроме тебя. Предатель,– Илья Самуилович почти выговорился и заикание у него прошло, вместе с волнением.

– Я пока никого не предал. Как и все здесь присутствующие. А ведь мог бы, уважаемый, Илья Самуилович. Вы ведь еврей по национальности?– напоминал Лопате Козаков о всем известном факте.

– Только наполовину. Папа еврей, а мама у меня чистокровная русская женщина. Деревенская, посконно-сермяжная баба, к твоему сведению. А вот ты, Федька, на сто процентов еврей. Так что чья бы корова тут мычала. Он еще никого не предал. Гад ты, Федька.

На этой фразе обычно конфликт заканчивался, всего с несколькими вариациями, в которых Казаков напоминал Лопате, что он состоял совсем недавно комсгруппоргом батальона, а тот в ответ, что он парторгом того же батальона. Все эти разговоры так успели всем приесться, что когда в очередной раз Лопата, обозвал Казакова предателем, а тот в ответ промолчал, то никто особенно и не почесался, занимаясь каждый своим делом. Рядовой Иванов /один из братьев/ растянул тальянку и, как обычно, сыграл плясовую. Остальные расползлись по своим лежбищам.

Образцово-показательная рота Хиви, маялась от безделья, так как кроме строевой подготовки и политинформаций бесконечных ничем не занималась в течение дня.

– С тоски сдохнуть можно,– жаловались хиви друг другу, мечтая разбежаться. И когда, по истечении месяца, их построили перед крыльцом казармы и перед ротой появился комендант, то она затаила дыхание, поняв, что время карантинное закончилось.

– Хватит кушать хлеб даром,– сообщил им Лемке через переводчика. И роту, погрузив на три грузовика, отправили на железнодорожную станцию. Там пересадили в вагоны и только тогда объявили, что едет рота в Европу.

– Повезло вам, ребятишки, цивилизацию увидите,– прокомментировал Казаков и ему, как обычно, возразил Лопата.

– Ага, на экскурсии по музеям водить нас везут.

– Пессимист, вы Илья Самуилович,– как всегда мягко возразил ему бывший парторг.

– Сам дур-рак,– завелся, как обычно заикаясь, бывший комсгруппорг.

– Хватит лаяться, надоели,– осадил их в самом начале один из Ивановых.– Сваливать пора, пока по СССР-у едем,– озвучил он предложение на всю теплушку.

– На окнах решетки, двери заперты. Как валить?– понял его с полуслова Лопата.

– Ломаем пол и сваливаем,– определил направление второй Иванов, и весь личный состав принялся изучать половое покрытие на предмет изъянов. Однако усилия оказались напрасны. Доски держались намертво, и взламываться не желали, а подручных средств, для этой цели, под рукой не оказалось. В результате пришлось ехать до конечной остановки – в Европу и там вливаться в дивизию Бранденбург-800.

Жизнь в дивизии отличалась от жизни в лагере, карантине и теплушке, тем, что скучать не приходилось. Фюрер, приняв присягу от бывших военнопленных, оказал им высокое доверие и переименовав из Хильфшвиллиги в Фрайвиллиге, т. е в полноценных добровольцев, принялся натаскивать через инструкторов. А через пару месяцев рота уже Фрайви, получила первое крещение в боях с партизанами.

Сбежать братьям Ивановым так и не удалось в лес, по причине банальной. Именно в лес их и швырнуло командование в составе роты, батальона, полка и дивизии. И как-то так само-собой получалось, что бежать всегда было несподручно в этот лес. Тем более, что он уже был занят весь, куда ни сунься. Бежать в партизанские отряды, мелкие и плохо вооруженные, за которыми гоняется их дивизия, было в лучшем случае не совсем разумно.