Анна Ермолаева - Пена 2

Брошенное ими лежбище обнаружили на следующий день бойцы СМЕРШ, возглавляемые лейтенантом Федоровым. При прочесывании местности. Швырнули в подвал /для порядка/ пару гранат, предложив сдаться и не получив ответ, а потом обнаружили в нем брошенную рацию и кое-какое имущество. Доставив оное в качестве вещественных улик все в тот же штаб.

Лейтенант Федоров изучил их и на основании полученных свидетельских показаний, доложил по инстанции о ликвидации группы диверсантов. Напавших ночью на Комендатуру и сумевших выкрасть пленного летчика.

– Опознаны, как диверсанты – восемь трупов, взятыми ранее в плен членами диверсионной группы. Наши потери – двенадцать человек убито, двадцать четыре получили ранения разной степени тяжести. Среди геройски павших – капитан Скворцов М И, список прилагаю,– докладывал лейтенант. Капитан погиб совершенно глупо, осколком гранатным ему пробило висок, когда он командовал бойцами, взявшими диверсантов в клещи. Скворцов успел крикнуть:

– Вперед!– а в следующую секунду поймал виском осколок. Ночной бой, на пристанционной площади, разбудил и поднял на ноги личный состав сводной "инвалидной" роты и старшина Суворов с сержантом Васильевым, посчитав невозможным отсиживаться, имея на руках оружие, отправились на помощь смершевцам. Приняли посильное участие в беготне вокруг штаба и от души с ними за компанию поматерясь, вернулись в роту на рассвете, сообщив личному составу хорошую новость:

– Отбой, перебили фашистов.

– Совсем обнаглели фрицы, ни на фронте, ни в тылу от них покоя нету,– ворчали раненые.

– Отто сбежал,– сообщил старшина Суворов сержанту Васильеву новость, услышанную им от знакомого из комендантского взвода.– И капитана убили. Не пережил ночь, как и предсказала Прасковья Сафроновна.

– Точно?– сержант Васильев, прилегший уже на расстеленную шинель, сел и повернулся к другу всем корпусом.

– Точнее не бывает. Сам видел. В смысле – тело капитанское,– ответил ему старшина, устраиваясь поудобнее.

– Да уж,– сержант лег и, поправив под головой сидор, спросил мысленно друга:

– "А как ты думаешь, Сань, Сафроновна знает когда война эта закончится?"

– "Думаю, что знает, Лень",– ответил ему старшина.

– "Давай спросим?"– предложил сержант.

– "Давай",– согласился старшина сонным голосом.– "Спроси ты. Я стесняюсь",– попросил он, уже засыпая.

– "Ну, ты…"– начал сержант и поняв, что его некому слушать, подумал для себя.– "Ладно, спи, Александр Васильевич, потом поговорим",– а затем, зевнув и завернувшись в шинель, сразу и сам провалился в сон. Снилось Леньке, что сидит он на берегу речушки, обняв за плечи медсестричку Настю и, будто бы она не в гимнастерке, а в платьице гражданском и голову ему на плече уронила. Ленька чувствовал ее теплое дыхание рядом со своим ухом и боялся пошевелиться.

Солнце утреннее светило ему в лицо, заставляя жмуриться и, щелкал совсем где-то рядом, в двух шагах, курский соловей, высвистывая такие трели, что дух захватывало. С речушки наползал туман утренний, и трава блестела миллионами солнечных искорок, переливающихся всеми цветами радуги. Ленька смотрел, прищурившись на все это великолепие и, понимал, что вот оно – СЧАСТЬЕ и лучше ЭТОГО НИЧЕГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.

– Счастье,– прошептал он, укутывая плечи Насти своей шинелью и прижимая ее к себе, а она что-то шепнула ему в ухо, сладкое, неразборчивое, сокровенное и только ему предназначенное. И Леньке захотелось вскочить и, схватив девушку на руки, закружить ее и улететь в голубое небо.

Он чувствовал, что это возможно. Что все возможно, если очень хочешь. Грохот, раздавшийся над их головами, обрушился внезапно, и Ленька испуганно сжался, заозиравшись. Все переменилось мгновенно вокруг. Исчезли Настя, речка, Солнце и голубое небо над головой. Мрак окружил его со всех сторон, освещаемый багровыми вспышками. Грохот нарастал и, сливаясь в рев, затопил этим багряным светом все вокруг. И Ленька обмер в предчувствии чего-то страшного и неотвратимого. Он вертел головой, пытаясь понять, где это он и куда следует бежать из этого рева. Попытался даже вскочить на ноги, но тело отказалось слушаться, будто вросло в почву. А рев вдруг прекратившись, сменился на шипение, монотонное и звучащее зловеще прямо перед ним. Ленька присмотрелся и увидел, что сидит по-прежнему на берегу речном, на траве… и воду увидел блестящую и покрытую рябью. Вода плескалась и, набегая на берег, с шипеньем оставляла на его кромке пену серовато-багряную. Набегала и, увеличив количество, отползала, чтобы снова набежать, плеснуться и добавить количество. А пена, увеличиваясь, пузырилась и медленно ползла вверх по берегу, к ногам Леньки. Наползала на траву, покрывая ее и растворяя, ползла дальше. "Как электролит все равно",– сравнил Ленька и, принюхавшись, почувствовал вонь. Пахло тухлым яйцом и гнильем. А пена наползала, медленно, но неотвратимо приближаясь к его ступням, босым и беззащитным. "Доползет и будет больно",– подумал Ленька, впадая в панику и пытаясь отдернуть ноги. А пена наливалась багрянцем и гудронной чернотой, завораживая и плюясь черными брызгами уже в метре от них.

"Что это?!"– заорал Ленька и услышал голос, спокойный и ласковый.

– Это пена, внучек.

– Зачем? За что?– спросил Ленька, пытаясь вспомнить, где он уже слышал этот голос.

– Для твоего вразумления,– ответил голос.

– Это же кислота. Какое вразумление? Я не успею ничего понять. Я умру,– заорал опять Ленька, отдергивая ступни от коснувшейся их пены.

– Это твоя пена,– ответил голос.

– Моя? Зачем она мне?– не понял Ленька.

– Не нужна?– спросил голос.

– Нет,– ответил Ленька и вспомнил, кому принадлежит голос.– Прасковья Сафроновна, помогите,– взмолился он.

– Узнал, внучек?– голос прозвучал с искренней радостью.

– Узнал. Почему я здесь? Почему чернота? Почему пена эта ядовитая?– Ленька опять отдернул ступни и, прижав колени к подбородку, попытался отодвинуться безуспешно, назад

– Здесь все ТВОЕ и в Воле твоей,– ответила Сафроновна.– "Отче наш" выучил?– спросила она, сделав паузу.

– Выучил,– обрадовался Ленька и затарахтел танковым движком.– Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

– Не части,– перебила его Сафроновна и Ленька продолжил чтение молитвы, более спокойным голосом. -… Но избави нас от Лукавага. Аминь,– закончил он, уже совершенно успокоившись и перекрестившись, понял, что имела в виду Сафроновна, когда сказала, что ПЕНА эта – ЕГО.

– Моя? Вот такая ядовитая? Не-е-ет. Такая, мне не нужна. Не хочу такую. Моя Пена – чистая и белоснежная. Моя не сжигает, моя моет. Мыльная у меня Пена и безвредная,– заявил он и, плюнув в сторону гудронных пузырей, перекрестил их решительно, будто зачеркивая неудачный рисунок. Зачеркнутая пена замерла и посерела, отступив назад и, Ленька произнес, воодушевляясь: