Лариса Склярук - Книга странствий

Но скрипя и шатаясь, телега, тем не менее, продвигалась вперед и даже везла человека. Прислонившись спиной к бортику, на охапке соломы сидела закутанная в серый плащ женщина. Черные волосы, свисая прядями, закрывали ее лицо. Но вот женщина отбросила волосы назад и оказалась юной, не старше пятнадцати лет, девушкой. Кожа ее слегка удлиненного лица была гладкой и золотисто-смуглой, карие глаза – большими, пунцовые губы изгибались в улыбке, а зубы сверкали белизной. Девушка была худа, но худа той здоровой, молодой худобой, что приятна для глаз.

– Посмотри, какая хорошенькая крестьяночка и как блестят ее хитренькие глазки. С перчиком девчонка, – и Эрмон подтолкнул Андрэ плечом. – Готов всю дорогу до Иерусалима идти за этой телегой.

– Даже глотая пыль, которую она поднимает? – насмешливо спросил Андрэ. – Давай лучше пойдем рядом.

– А ты думаешь, ее папаша не огреет нас тогда кнутом? Смотри, как он, поворачиваясь, сверкает на нас глазами. Как будто есть чем поживиться в его нищей телеге. Эй, хозяин, ты нас не бойся, мы не воры – мы благочестивые пилигримы, идем, как и все, в Святую Землю. О, Андрэ, да это же наш знакомый – любитель поговорить, знаток турнирных правил.

– Добрый день! – сказал Андрэ, поравнявшись с хозяином. – Ты помнишь нас?

– Хэ, – неприветливо ответил мужчина, продолжая идти рядом с лошадью, умышленно старательно понукая ее и косясь на Андрэ.

– Солнце уже высоко, – продолжил Андрэ, – давайте сделаем остановку. У меня в мешке есть немного зерна, твоя дочь сварит нам похлебку, а мы поговорим.

Кто же откажется от еды? Крестьянин с такой силой и шумом втянул носом воздух, что его ноздри расширились, демонстрируя торчащие в них темными иглами заросли, и, соглашаясь, быстро кивнул нечесаной головой. Вскоре путники приметили небольшую, покрытую травой и кустарником, поляну, возле которой протекал ручей. Здесь и остановились.

Жак – так звали крестьянина – аккуратно распряг лошадь и, стреножив ей ноги, пустил попастись, внимательно приглядывая за ней, гораздо внимательней, чем за дочерью. Но, как вскоре выяснилось, приглядывать за дочерью необходимости и не было.

Эрмон, поначалу ретиво вызвавшийся помочь девушке собирать хворост, очень быстро изменил свое намерение и вернулся к костру, стараясь поворачивать голову так, чтобы не был виден быстро припухающий глаз. В ответ на ироничный взгляд Андрэ Эрмон недовольно передернул плечами и отвернулся. Жак задумчиво почесал заросшую щеку и, вороша веткой разгорающийся костер, продолжил, по-крестьянски не торопясь, обстоятельно рассказывать:

– Мать Клодин умерла во время родов. Хорошая была женщина, работящая. Бывало, все хлопочет и хлопочет…

Жак замолчал, видимо, вспоминая жену, при этом его насупленные черты разгладились и словно помолодели. Потом он вздохнул, шевельнув косматыми бровями, и договорил:

– Так вот и остались мы с малышкой одни. Думал, и дитя умрет. Куда ж ему выжить без матери? Но нет, ничего. Коза выкормила. Хорошая была коза. Бодливая, правда, все так прямо и норовила с разбегу наскочить, но молока много давала. Да, тяжело нам с дочкой живется. Ох, как тяжело! Овец пасу, а когда сам мясо ел, и не вспомню.

Тут Жак запустил всю пятерню в спутанные волосы на затылке, прижмурил глаза и мечтательно произнес:

– Монах сказал: «Иерусалим – это пуп земли, второй рай. Земля там течет молоком и медом». Значит, вернулся я в тот день домой да и продал свою хижину. Взял эти гроши, посадил Клодин на телегу и поехал. Едем мы, едем, а все нет Иерусалима. Не знаешь, далеко ли еще?

– Далеко, – коротко ответил Андрэ.

Жак открыл рот, чтобы еще что-то спросить, но его бесцеремонно перебил Эрмон.

– А чем ты собираешься сражаться с неверными? – презрительно спросил он. – Или ты думаешь, сарацины [25] Сарацины – этим именем во времена крестовых походов европейские авторы называли мусульман. сами все отдадут, как только увидят твоего одра [26] Одр – старая, изнуренная рабочая лошадь. и твою заросшую рожу?

– Ну нет, оружие-то я приготовил, – важно сказал Жак. Он встал, подошел к телеге, поворошил сено и достал из-под сена мешок. Развязав веревку, Жак вынул из мешка наточенный топор.

Андрэ задумчиво разглядывал «оружие». Сам он был вооружен самодельным луком и крепкой палкой. И хотя владел он этим оружием простолюдинов превосходно, отсутствие настоящего оружия его очень беспокоило.

После скудной похлебки, которую Клодин состряпала из горсти зерна и каких-то кореньев, найденных ею в поле, Эрмон направился за холм. Обычно для своих естественных надобностей он, не особенно церемонясь, далеко не отходил. Но сегодня возле костра сидела Клодин, сверкая искорками смешливых глаз, и Эрмон решил уйти подальше. Как назло, местность вокруг была равнинной, кусты, встречавшиеся на пути, – низкими, и Эрмон шел все дальше и дальше, туда, где впереди возвышался холм.

Апрель был в разгаре. Земля жадно впитывала горячие лучи полуденного солнца. Полевые жаворонки в ожидании прилета самочек непрерывно и трогательно распевали свои песни, паря так высоко, что, казалось, дивные звуки просто льются с голубого неба. После обильных дождей между кустарниками и высокой травой сохранялись большие лужи и даже озерца воды, которые Эрмону приходилось обходить, увязая в грязи. Он отошел уже на значительное расстояние от дороги, но, поворачиваясь, все видел сидящих у костра. Наконец, обойдя большой холм, наверное, единственный в этой плоской местности, он получил возможность уединиться.

Неожиданно чуть поодаль Эрмон увидел картину, наполнившую его сердце удовольствием. На теплом пригорке паслись овцы, мирно и неторопливо пощипывая траву. Некоторые из пушистых особей были уже столь сыты, что уютно улеглись животами в ямки в земле и отдыхали, как бы нехотя срывая и пережевывая торчащую вокруг траву. Эрмон только что поел, но разве можно утолить молодой голод похлебкой из ячменя? Его рот непроизвольно наполнился слюной, предвкушая вкус жаренного на огне мяса. Он сглотнул пресную слюну и тут же решил украсть овцу – вон ту небольшую, рыженькую, что находилась поблизости.

Разумеется, овцы были не одни. Был и пастух в накинутом на плечи коротком плаще, настолько старом и истрепанном, что, казалось, лишь большие, нашитые по всему плащу разноцветные заплаты удерживают оный от полного расползания. На лоб пастуха была надвинута высокая коричневая шапка в виде колпака. Бросая время от времени быстрый взгляд на овец, мужчина спокойно вязал чулок, странно примостившись на верху трех составленных пирамидкой палок.

Эрмон так спешил, так был уверен в своей удаче, что даже не стал задумываться, как и, главное, зачем пастух забрался на эту «пирамиду». Он лишь внимательно осмотрелся в поисках пса – самой большой, как он считал, опасности в таком деле, как присвоение чужой собственности. Не найдя глазами собаки, Эрмон отполз в сторону, чтобы находиться за спиной у глупого пастуха.