Андрей Батуханов - Жонглёр

– Как можно.

С понятным волнением и трепетом старший Фирсанов сел за рояль и запел. В этот раз под сводами кабинета зазвучала «Santa Lucia». И снова, но уже втроём, мужчины перенеслись на берег неаполитанского залива. Двое зрителей явственно слышали плеск волн, сварливые крики чаек и шёпот ветра в рыбацких сетях. Им светило солнце и бил острый запах йода. Почти потухший костёр ещё дымил, ещё чувствовался на губах привкус свежеприготовленной рыбы. Это было настоящее волшебство и магия: не покидая кабинета, они оказались в Италии.

Краснов был обескуражен. Он только пучил глубоко посаженные глаза и широко, как рыба, раскрывал рот.

– Божественно, – еле слышно прошептал он, едва затихли звуки.

Александр Леонидович с артистической грацией поклонился. Лёня расплылся в улыбке и подмигнул отцу: «Что я тебе говорил!» Затем он сделал едва заметный кивок головою и Фирсанов-старший запел «Funiculì, Funiculà» [15] На фуникулёре. , следом «O sole mio» [16] О, моё солнце. , а в конце этого импровизированного концерта прозвучала особо полюбившееся Леониду «Come prima». Краснов был в состоянии шока. Он ожидал всего что угодно от этого вечера, но только не посещения итальянской оперы. Его кумир открылся для него с совершенно незнакомой стороны.

После очередного глотка из коньячной рюмки, Лёня на несколько минут исчез. Пока его не было, Краснов пел соловьём и расточал комплименты Александру Леонидовичу. Тот благосклонно их принимал.

– А теперь фокусы, – весело выкрикнул Леонид. Он принёс какую-то странную одёжку с длинными рукавами, большой амбарный замок и длинную цепь.

– Помоги, – попросил он Сашу.

– Что надо делать? – с недоверием спросил товарищ.

– Сначала помоги надеть смирительную рубашку, потом обмотай меня несколько раз цепью, а последние звенья застегни на замок.

– Зачем?

– Ну, ты же просил фокусы. Вот тебе и пожалуйста!

– Так я думал шарики, карты и прочие.

– Это вчерашний день. Сам же подсунул книжку Гудини, а теперь на попятную?

– Вообще-то я за любое веселье, кроме поножовщины. Я всё сделаю, но ты уверен?

– Конечно!

Саша без особого энтузиазма помог облачиться и завязал рубашку на спине. Потом долго гремел звеньями цепи и чертыхался, застёгивая замок.

– Только смотри, чтобы замок был обязательно на спине, – потребовал Лёня у удивлённого сокурсника.

– Еле стянул звенья. Замок аккурат между лопаток!

– Теперь положи меня на пол.

– Ну это уж слишком!

– Положи!

Это было сказано так, что Краснов беззвучно выполнил эту просьбу. Сначала Фирсанов-младший пару раз прокатился туда-суда по полу, сел и резким движением встал на ноги. Потом Саше показалось, что по телу его друга пошла мелкая волна, замок необъяснимым способом открылся сам по себе и цепь, которую он с таким трудом застегнул на спине, упала к ногам Леонида. Теперь волной ходили руки, где-то через минуту узел, связывающий рукава смирительной рубашки, разошёлся, а уже через пятнадцать секунд Леонид держал и саму рубашку. На его лице была лучезарная улыбка, по лбу катился пот.

– Ты чем-то недоволен? – смахнув со лба бисеринки влаги, спросил Лёня изумлённого приятеля.

– Но с шариками и картами как-то занимательней. Весело и не так страшно.

– Так ведь это ловкость рук. Сам подарил.

– Сколько лет ты мне это будешь припоминать?

– Но раз древние фокусы тебе понравились больше, то – пожалуйста!

Где-то около получаса шарики взмывали к потолку комнаты, исчезали и появлялись в самых необычных местах, скользили по тыльной стороне ладони. Карты тоже творили чудеса, то меняя масти и достоинство, то появляясь в самых неожиданных местах костюма, молчаливо и бесстыдно вылезали на всеобщее обозрение. Старший Фирсанов лишь слегка посмеивался в усы.

Потом Леонид заставил Александра, несмотря на его смущение, прочесть несколько собственных стихотворений. Леониду врезались строчки:

К глубочайшему удовлетворению Саши, отец и сын Фирсановы высоко оценили его поэтический дар. И заряжаясь от слушателей, Краснов, с горящими глазами и раскрасневшимся лицом, снова эффектно читал свои стихи. Песни петь он не рискнул. Не помогли никакие уговоры и даже появившаяся откуда-то гитара. Одним словом, прощальный ужин удался.

Стоя в дверях, Краснов долго жал руку Александру Леонидовичу и рассыпался в восторгах его голосу и пению. Старший Фирсанов не часто выслушивал дифирамбы по этому поводу, а посему с благожелательной улыбкой кивал в такт словам Александра. Для Саши Краснова Леонид, видимо, оказался в родственном кругу, поэтому последовал принятый в его семье ритуал крепких мужских объятий.

– Откуда завтра пароход? – спросил Саша, когда весь «сок» из Леонида уже был выжат.

– Ниоткуда.

– Ты что, передумал ехать?! – ужаснулся Краснов.

– Нисколько. Только отсюда я не поплыву.

– Это ещё почему?

– Если прямо из Портсмута до Кейптауна, то Сила Яковлевич опасается, что с англичан станется, как он говорит, «чинить каверзы». Так во избежание оных я завтра с Витебского отправлюсь в Одессу. Далее через Стамбул и Александрию в Лоренцу-Маркиш, а далее поездом в Трансвааль. – Кто бы мог подумать, что оброненное капитаном название порта станет теперь для Фирсанова предпоследней, но важной точкой назначения. – А дальше железной дорогой до Оранжевой республики, а там на лошадях до места назначения.

После ухода Краснова отец и сын долго сидели в кабинете, допивали коньяк и говорили о всяких разностях, но серьёзных тем не поднимали. Это был вечер небывалого единения отца и сына. Они усилием воли заставляли себя не заглядывать в будущее. Ни далёкое, ни самое ближайшее. Не сговариваясь, они приняли постулат – нет ничего, кроме сейчас. Если бы они могли заглянуть в будущее, то… Но такой возможности у них не было. И слава богу!

На вокзале, стоя возле вагона, оба Фирсанова себе и окружающим демонстрировали, что ничего особенного не происходит. Правильный сын уезжает погостить на некоторое время к бабушке в Одессу – и ничего более. А уважаемый отец провожает. Каждый выцедил из памяти полный арсенал известных ему шуток, связанных с дорогой, проводниками и забывчивыми путешественниками. На самом деле Леонид первый раз в жизни предпринимал столь длительное путешествие. За границей они бывали, но впервые младший ехал один. И не на курорт. Отца бил озноб, то ли нервный, то ли от гулявшего по перрону пронизывающего ветра. Он старательно кутался в пальто. А ветер вдруг расшалился не на шутку, он не только обжигал кожу, но и выдавливал нежданные, но соответствующие моменту слёзы. Из-за чего вся перспектива перрона и вокзала в глазах Фирсанова дрожала и гнулась.