Сергей Мильшин - Ворота Сурожского моря

– Зря полез, – пробурчал Муратко. – Я бы и сам осилил.

– Это троих-то?

– А чего нам трое? Было бы пятеро, тогда бы и подходил.

– Ладно, не жадничай. Куркуль нашелся…

– Сам ты…

У борта, прижимая к груди покалеченную руку, покачивался на коленях знатный турок в дорогом халате, похоже, сам Кудей-паша. Нервно подергивая пустой головой, он искоса поглядывал на возвышающегося рядом Косого. Белоснежный тюрбан, украшенный алмазами и сбитый атаманом, валялся рядом. Предосторожность не лишняя – в его складках можно спрятать не только флакончик с ядом, но и нож.

Иван, приставив к голове пленного пистоль, махал рукой казакам, подзывая. К нему подбежали трое. Он кивнул, указывая на нижнюю палубу. Понятливо качнув головами, бойцы бросились вниз. Там и ценный груз, и невольники, ожидающие от казаков освобождения. Муратко и Семка, не сговариваясь, рванули туда же. Кудей-паша обреченно опустил взгляд.

Простучав чоботами [30] Вид сапог с коротким голенищем и каблуком. по короткой дробине [31] Лестница. , они оказались в подпалубном помещении. Низкий потолок заставил пригнуться. В полутьме маячили спины других казаков, пробирающихся через поперечные крепления судна. Дохнуло смрадным запахом человеческих испражнений и пота давно немытых тел. Казаки невольно задержали дыхание. Грязные невольники, прикованные к низким лавкам, по три с каждой стороны, хватали казаков за руки. Горящие надеждой глаза на исхудавших лицах светились, как угольки, в сумрачном отсеке. Самый крайний – молодой парнишка, худой, с выпирающими ребрами и ключицами, ухватился за рукав Семки.

– Дяденька, отпустите нас. Мы из юртовских казаков, с Дона.

Семка замер, с состраданием рассматривая парня. Широкие когда-то плечи выпирали острыми холмиками костей, обтянутых кожей в струпьях. Пальцы на руках – тонкие и грязные. И сам он, весь перепачканный жиром и каким-то маслом, чуть ли не светился насквозь. Длинный светлый волос падал грязными патлами на лоб. Рядом с надеждой заглядывал в глаза Семке еще один парень, как две капли похожий на первого.

– Идти сможешь? – из-за спины подал голос Муратко.

Парни дружно закивали:

– Идти смогем, если железо собьете, – они слегка приподняли ноги.

На стертых до крови щиколотках звякнуло.

– Вот уроды. А рядом с тобой кто?

– Это брательник мой, сродный.

– А меня, дяденька? – Семку тронул за руку длинный, изможденный невольник. Из-за высохших кровавых корок на скулах и переносице нельзя было определить, сколько ему лет, двадцать или сорок. – Я из белгородских казаков, Космятой меня кличут.

– С лицом что?

– Это его десятник невзлюбил, – пояснил один из близнецов. – Говорил, будто смотрит дерзко.

– И что делал? – заинтересовался Муратко.

– А каждый раз, как проходил, по щекам шалыгой [32] Металлическая обойма, надеваемая на окончание рукояти нагайки, также служила для удара. хлестал.

Космята не отводил горящих глаз от казаков:

– Ниче, вон он там зараз валяется. А я жив.

– И я жив, – сосед Космяты, тонкий белокурый паренек с впалыми щеками вытер крупные слезы, оставляющие светлые полоски на грязном лице. – Теперича уже не помрем.

– А тебя как кличут? – Семка вопросительно задрал подбородок.

– Дароня Врун [33] Врати – шептать заговоры, врун – колдун, чародей. . Из валуйских мужиков я.

– Ныне слободны вы, – повысил голос Загоруй. – И казаки, и музыки. Воля! Потерпите малость, зараз коваль нас придет, усех от цепей ослободим, – они шагнули дальше.

Вдруг хриплый радостный голос окликнул казаков:

– Муратко! Миленький! – высохший – в гроб краше кладут – невольник тянул к ним руки.

Казаки, не узнавая, всмотрелись в гребца.

– То же я, Путило Малков, из Раздор.

Казаки еще пригляделись. Семка разглядел сквозь полосы грязи сережки с тонкими палочками – висюльками, пометившие обе мочки казака. Невольник улыбался, и только по этой улыбке, когда-то доброй и светлой, да сережкам казаки почти одновременно признали станичника.

– Путило Миленький, ты ли это? – Муратко крепко пожал протянутую ладонь.

– Черти тебя сюда загнали, – Семка хлопнул его по плечу. – И здесь верховые [34] Имеются в виду жители верховый Донских станиц. , никуда от вас не деться.

– Сам ты… сюсюкалка… – Путило хотел еще что-то добавить, но внезапно лицо его сморщилось, и Малков выгнул плечо, удерживая стон. В этот момент он чуть пригнулся, и казаки узрели его спину – излохмаченную засохшей, уже загноившейся местами кожей, торчащей в разные стороны.

– Чего они с тобой делали?

С трудом проглотив ком боли, выговорил:

– Так бегать же от мамайцев пытался, вот и угостили… миленькие мои….

– Ну, потерпи, братишка, чуток, скоро мы тебя вызволим.

– А нас? – один из братьев-близнецов облизнул запекшиеся губы.

– И вас. Всех!

Невольники заулыбались, переглядываясь… Кто-то выдохнул громко:

– Обернулась татарской сволоте наша кровь…

На корме под палубой казаки уже вытягивали из небольшой каморки увесистые тюки, мешки и корзины. У борта валялось распластанное почти пополам от плеча тело турка-десятника. На него не обращали внимания.

– Где Гарх? – Муратко дернул дородного казака, пристроившего на горбе огромную корзину с сухими лепешками, за руку.

– Наверху видал. Рундук в капитанской каюте ломать хотел.

Муратко кивнул Семке:

– Сходишь?

– Ага, – прихватив пару кулей потяжелей, он побрел между накиданным в беспорядке добром к лестнице.

Народ толпился у каюты на носу судна. Несколько казаков, ухватив за ноги и за руки, подтаскивали побитых турок к борту. Двое других раздевали и скидывали нагие тела в кучу. Все одно галера скоро пойдет ко дну, превратившись одновременно и в гроб, и в саван для погибших моряков. А турецкая одежда казакам еще пригодится. Хотя бы гребцов одеть. Сейчас их «наряды» больше на лохмотья похожи, да и завшивели крепко. В таком виде приводить освобожденных невольников на Дон не годится. Еще трое воинов окружали кого-то невидимого из-за их спин.

Вздохнув всей грудью свежего морского воздуха, пропитанного бодрящими для воина слегка сладковатыми испарениями вражеской крови с горячей палубы, он оглянулся. Что-то дымило в носу судна, то ли фонарь с маслом разбился, то ли еще что. Зацепившись ногой за веревку, название которой сухопутному Семке было неизвестно, покачивался вверх тормашками турок с половиной головы и оголенным месивом мозга.

Остальные казаки шныряли по палубе, собирая оружие, тягая мешки. Чуть не поскользнувшись на залитых кровью досках, Семка пробрался к народу. Заглянув через плечо крайнего казака, углядел знахаря Бортко. Тот, прижав коленом грудь Замятно Романова, осторожно перерезал мышцы его голой груди. Замятно морщился и свирепо стискивал зажатую в зубах палочку: знахарь вытаскивал пулю, засевшую над левым соском. Несколько казаков крепко прижимали его руки и ноги к доскам.