Михель Гавен - Футляр для музыканта

– Вальтера Шелленберга, например, – добавил Скорцени язвительно. – Не сомневаюсь, что это тайное оружие обязательно сработает.

– Тебя это не касается, – отрезала она и, убрав документы в стол, встала, давая понять, что разговор на этом закончен.

– Я могу вас уверить, Гленн, что, несмотря на то что опасения ваши небеспочвенны, вам нечего опасаться.

Она вспомнила о Миллере и повернулась к нему. Он лежал с закрытыми глазами, видимо, отчаявшись дождаться от нее ответа. Услышав ее слова, мгновенно вскинул веки. В глазах – ни капли сна, все та же неуходящая, тупая боль.

– Вам нечего опасаться, Гленн.

Маренн подошла к нему и, взяв за руку, ободряюще сжала ее.

– Вас не будут пытать. Я думаю, бригаденфюрер Шелленберг может гарантировать это, – произнесла она негромко, но твердо. – Вы мне верите, Гленн?

– Да, верю. Благодарю вас, фрау.

Его забинтованные пальцы шевельнулись, он ответил на ее пожатие. Потом снова закрыл глаза. На бледных синеватых губах промелькнула слабая улыбка.

– Вы возвращаете мне надежду, – прошептал он.

– Удивительно, но я узнала, мама, что Гленн Миллер стал знаменитым благодаря случаю, который, как ему казалось вначале, должен был окончательно поставить крест на его карьере.

Аппетитное мясное рагу с баклажанами ароматно пахло на фарфоровых с серебряной вязью по краям тарелках. В свете свечей на столе поблескивало в бокалах красное вино. Джилл наклонилась, чтобы взять сочную черную оливку из салатника, и, взглянув на Маренн, увлеченно продолжила.

– Когда Гленн оказался совершенно без денег и ему нечем было платить музыкантам, директор танцзала в Чикаго предложил ему контракт. У него не было оркестра, чтобы играть по вечерам, а владелец зала требовал денег за аренду. И представляете, на репетиции, перед самым открытием, ведущий трубач порезал губу и выбыл из строя на месяц, а вся аранжировка была сделана именно на ведущую трубу. Я уже не помню, как звали этого трубача, кажется Дон Мэтьюз. – Джилл слегка нахмурила красиво очерченные брови. – Но у него был очень широкий диапазон, и найти второго такого просто было невозможно. Ситуация казалась безвыходной, все отчаялись. Директор зала был уверен, что ему придется отменять вечера и платить неустойку, а это была довольно внушительная сумма. И тогда Миллер совершил невозможное – за одну ночь он переписал аранжировку. Он заменил ведущую трубу на ведущий кларнет – это позволило гармонизировать мелодию в той же октаве…

– Простите, что сделать? Я не понял, где гармонизировать?

Альфред Науйокс промокнул губы салфеткой и попросил с усмешкой:

– Нельзя ли попонятнее для неосведомленной публики? И кто тебе рассказал все это? Доктор Геббельс? Кто же еще у нас сведущ в вопросах культуры?

– Я сама прочитала в американских газетах. – Джилл обиженно качнула головой, блестящие темные волосы, идеально подстриженные в каре, упали вперед, и она нетерпеливо отбросила их рукой. – У нас в управлении имеются все более или менее значимые американские издания за последние двадцать лет, и я прочитала интервью Гленна Миллера для «Чикаго трибьюн», где он сам рассказывает об этом случае. Надеюсь, ты не сомневаешься, Алик, что я умею читать по-английски? – спросила она с вызовом.

– Ни в коем случае, – быстро согласился тот.

– А по части гармонии меня просветила Зилке, она очень серьезно занималась музыкой в детстве и до сих пор берет частые уроки.

– Ну, Зилке – это, конечно, специалист, я не спорю, – Науйокс рассмеялся. – Ее фамилия, случайно, не Бетховен? Я что-то забыл…

– Сходи в управление кадров, там тебе напомнят, – иронично посоветовал Скорцени. – А заодно навести доктора де Криниса. Он тебе посоветует. По части памяти.

– На самом деле Джилл совершенно права. – Маренн поспешила поддержать дочь. – То, что придумал Миллер за одну ночь – четыре саксофона и ведущий кларнет, – было революционным решением. Это принесло ему успех. Кстати, Джилл, ты разве не помнишь, в 1932-м, по-моему в январе, мы с тобой и Штефаном ходили в Нью-Йорке на мюзикл Джорджа Гершвина «Безумная девушка»? – напомнила она. – Гленн Миллер написал для этого представления несколько аранжировок, его имя значилось на афише. Свой оркестр он создал в 1937 году, тогда же и начал играть в танцевальном зале «Одеон» в Чикаго. Мы его уже не слышали вживую, только на пластинках и по радио, – вздохнула она. – Тогда мы уже были в Германии.

– Мне так нравится эта его мелодия, кажется, баллада «Серенада лунного света», – добавила оживленно Джилл. – Я с удивлением узнала, что он написал ее как домашнюю композицию по заданию его учителя, профессора Шиллингера, у которого он брал частные уроки. И этот профессор, к слову, был эмигрантом из России. А еще «Чаттануга Чуча». Очень заводная, веселая пьеса.

– Кстати, вам теперь не стоит жалеть, что не попали в «Одеон» на танцы, – заметил Алик, скрыв улыбку. – Этот знаменитый Миллер здесь сыграет вам на саксофоне, как только поправится. Но еще до того, как Кальтенбруннер сотворит из него советского партийного функционера, конечно.

– Не на саксофоне, а на тромбоне, – поправил его Скорцени. – Как-то непростительно разведчику путать.

– Вот, знаешь, нет для меня никакой разницы, – честно признался Науйокс. – Я узнаю только рояль.

– Ну, это трудно не узнать. Даже тебе. – Скорцени иронично покачал головой, закуривая сигарету. – Наш шеф Вальтер Шелленберг не пропустил бы твоей оплошности.

– Еще бы! – Алик усмехнулся. – Сам-то он ни за что не спутает. Ничего и никогда. Энциклопедия.

– Кстати, Кальтенбруннер требует, чтобы Миллеру назначили освидетельствование.

Скорцени обернулся к Маренн.

– Он хочет, чтобы его осмотрела комиссия и представила ему заключение. Де Кринис что-то сообщил тебе об этом? – поинтересовался он. – Он должен был получить его распоряжение.

– Какое заключение, мама? О чем? – спросила Джилл, ее темные глаза смотрели на Маренн с тревогой.

– О том, можно ли сделать из парня родом из Айовы русского Ивана, – жестко сказал Науйокс, – и заставить его работать на себя. Потрясающая идея. Ты не слышала? – он бросил на Джилл насмешливый взгляд. – Автор – некто доктор фон Херф из «Лебенсборна». Кстати, это его родной брат возглавляет наше управление по кадрам, так, на всякий случай, – Науйокс многозначительно посмотрел на Скорцени. – Так что связи у него имеются. Кальтенбруннер говорит, что этот доктор проводил некие эксперименты, которые прошли удачно. Уж не знаю, что он там делал такое: из кошки собаку или из крокодила обезьяну, это все, конечно, засекречено, но эффект произвел впечатление на наших начальников, одержимых евгеникой. Большевики уже стоят на границах рейха, а Кальтенбруннера волнует, как бы создать суперагента с измененными наследственными функциями. Он все думает, как бы в генофонде что-то подправить. Лучше бы подправили в вермахте и люфтваффе, чтобы в конце концов прекратить эту череду поражений.