Михель Гавен - Футляр для музыканта

– Сколько же я находился в воде?

– Не думаю, что очень долго. Вам повезло, что мы вас довольно быстро обнаружили. Температура воды в Ла-Манше в декабре не более плюс пяти градусов. При такой температуре человек может выдержать в лучшем случае полчаса. Резкое охлаждение приводит к перебоям дыхания и нарушению кровообращения. В результате сердце останавливается и наступает смерть. Судя по вашему состоянию, в самой воде вы находились минут семь – десять, не больше, пока вас несло течение к берегу, а затем выбросило на обломок баржи, который уже благополучно доставил вас к нам в руки. Мы сразу оказали вам помощь, растерли спиртом, но и сегодня я не могу назвать ваше положение устойчивым и безопасным для здоровья, – она сделала паузу, затем продолжила: – При падении вы получили довольно серьезное повреждение в затылочной части головы, в рану попали осколки плексигласа, части материи – развилось заражение, из-за чего поднялась высокая температура. Сейчас этот процесс нам удалось подавить, но я не могу вам обещать, что вы быстро пойдете на поправку.

– Я не помню, как я оказался на берегу, – Гленн растерянно пожал плечами. – Сколько же я был без сознания?

– Сразу после падения в воду – часа полтора, не больше, – ответила она. – Надо благодарить случай и течение, которое направило баржу к берегу. Во всяком случае, по данным американцев, ваш самолет пропал из поля зрения около девяти часов утра 15 декабря. Мы нашли вас около полудня недалеко от церкви в Арроманше. Нашим агентам пришлось прокатиться так далеко. – Она снова улыбнулась. – Но их расторопность спасла вам жизнь.

– Но Арроманш – это Нормандия, там находятся англо-американские войска, – заметил Гленн с недоумением.

– Наши агенты были одеты в американскую форму и прекрасно говорили по-английски, – сообщила она. – Мы следили за вами, мистер Миллер. Мы ждали вас в Париже, но, когда поняли, что самолет потерпел аварию, немедленно приказали нашим агентам обыскать побережье. Мы сделали это быстрее ваших начальников, Гленн. Им, правда, было не до того. Вы, верно, не знаете, Гленн, но 16 декабря началось крупное наступление наших войск в Арденнах. Американским генералам стало не до музыки, фронт был прорван, а в тылу повсюду хозяйничали диверсанты, переодетые в американскую форму. Именно они и доставили вас сначала в полевой госпиталь дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», где вы попали ко мне на операционный стол, ну а потом уж мы переправили вас в Берлин.

– Я вижу, вы знаете, кто я, – Гленн начал осторожно, – тогда позвольте спросить: для чего я понадобился немецким диверсантам? Ведь я всего лишь музыкант.

– Вы узнаете об этом в самом ближайшем будущем, Гленн, – ответила она мягко. – Но сейчас нам еще рано об этом разговаривать. Вам надо окрепнуть. Сейчас вы плохой собеседник на серьезные темы.

Она встала, подошла к окну, глядя на покрытые снегом ели за окном.

– Тогда скажите хотя бы какой сегодня день. Как долго я нахожусь здесь, – попросил он. – Надеюсь, это не секрет.

– Вовсе нет. – Она повернулась. – Сегодня тридцатое декабря. Скоро наступит новый 1945 год. Прошло пятнадцать дней, Гленн. Вы должны радоваться, что вы живы.

– Я никогда не вернусь в Нью-Йорк? Никогда не увижу Хелен, – он отважился спросить и с волнением ждал ответа.

– На этот счет я ничего не могу вам обещать, – ответила доктор сухо. – Как вы понимаете, это не в моей компетенции, – затем взглянула на часы. – Сейчас придет сестра, пора принимать лекарства и провести перевязку. Я снова навещу вас чуть позже, Гленн, – пообещала она.

Каблуки глухо простучали по полу, она вышла из палаты. Ее голос еще несколько мгновений звучал в его памяти. «Это не в моей компетенции… Сегодня тридцатое декабря. Скоро наступит новый 1945 год…»

Он закрыл глаза. В ушах нарастал какой-то шум, похожий то ли на отдаленный шум винтов самолета, то ли на плеск волн. Гленн почувствовал, как его бросило в жар. На лбу выступила испарина.

Вдруг совершенно ясно, как на киноэкране, он увидел склонившегося над ним солдата, лицо которого скрывала камуфляжная сетка, спускающаяся с каски. Он приподнял его голову, затем перевернул его на спину. Обернувшись, что-то крикнул назад, позвал кого-то. Послышался скрип гальки под ногами, кто-то подбежал. Голос, тот самый женский голос, который только что звучал в его палате, донесся до него тогда, но он не мог различить слов. Он словно устремлялся вдаль, куда-то к высоким готическим шпилям аббатства, плывущим на фоне темно-серых облаков над прибрежными скалами.

Кто-то осторожно взял его за плечи, он почувствовал тонкий аромат аниса и еще каких-то трав. Он поднял голову, чтобы взглянуть на того, кто присел на корточки сбоку, рядом с солдатом, но успел заметить только длинные тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями.

Сильная боль в затылке заставила его застонать. В глазах замелькали цветные круги, затем все померкло – он потерял сознание. Тающие человеческие голоса, чей-то смех, очень похожий на смех Хелен, отдаленный собачий лай. Сейчас он ясно вспомнил те мгновения. Он не сомневался, что все, что рассказала ему немецкий доктор, – правда. Это она нашла его на берегу, и он слышал ее голос.

– Признаться, когда ты нашел его на этой барже, я подумал, что этот музыкант уже не жилец на свете, – заметил Скорцени серьезно и повернулся к адъютанту, стоявшему рядом с рабочим столом. – В какой-то момент я пожалел, что мы зря рисковали, отыскивая его на побережье.

– Мне тоже показалось сперва, что он – мертвец, – согласился Раух, выкладывая на стол из папки документы, только что доставленные из канцелярии бригаденфюрера. – Во всяком случае, зрачки на свет фонарика не среагировали. Но, когда я поднес платок к его носу, я понял, что он дышит. Ну а дальше я уже не сомневался, что, раз он еще не помер, Маренн точно вытащит его. Мы успели вовремя. Опоздай мы минут на двадцать, парню пришел бы конец. Айстофель первым увидел его. – Раух потрепал по загривку немецкую овчарку, лежавшую перед столом. – И сразу понесся с лаем. Я еле успевал за ним.

– Ну как, живой?

Маренн подбежала и, упав на колени в мокрый песок, осторожно приподняла голову раненого. Серые с желтоватой пеной волны Ла-Манша накатывались совсем близко, шурша галькой.

– Мне кажется, что да. Вроде дышит, – подтвердил Раух.

Она сбросила каску и, расстегнув мундир раненого, приложила ухо к его груди. Холодный ветер трепал ее темно-каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке, на них поблескивали капли влаги. Вольф-Айстофель, черно-серая овчарка, нетерпеливо елозил на песке рядом и вилял хвостом, радостный, что первым обнаружил «добычу».

Не утерпев, он лизнул Маренн в щеку, ожидая поощрения. Она погладила его между ушами. Чайка, распластав крылья, пронеслась с криком над их головами и унеслась к стрельчатой громаде собора, возвышающейся невдалеке над обрывом.