Джеймс Фенимор Купер - «Блуждающий Огонь», или «Крыло-и-Крыло»

Он твердо произнес свой ответ, но невольно опустил глаза под проницательным взглядом вице-губернатора.

– А ваш товарищ не говорит по-итальянски – он англичанин?

– Нет, синьор, он американец и Англию совсем не любит, насколько я его понимаю.

– Американец! – воскликнул Баррофальди.

– Американец! – повторил за ним Вито Вити.

– Американец! – хором откликнулись все четверо матросов – и все взоры обратились на любопытного иностранца, выдержавшего этот осмотр с невозмутимым спокойствием.

В том любопытстве, с которым моряки и начальство города смотрели на американца, не было ничего удивительного, так как еще в 1799 году итальянцы не имели верного представления об американцах и смешивали их с неграми; словом, двух с половиной веков существования нации и более полстолетия независимости было недостаточно для того, чтобы поведать жителям Старого Света, что великая современная республика населена народом европейского происхождения и с белой кожей.

– Да, я американец, – сказал, в свою очередь, Итуэль с важностью, слыша, как повторяется это слово, – и я не стыжусь своей родины. Если желаете знать подробнее, то я скажу вам, что родом из Нью-Гемпшира, Гранитного штата, как у нас его называют. Объясните им это все, Филиппо, и скажите мне, что они об этом думают.

Филиппо перевел его речь, как мог, а также и полученный на нее ответ. Скажем заранее, что весь последующий разговор велся, таким образом, при содействии Филиппо как переводчика; но мы не будем выписывать повторений и передадим только сам разговор.

– Гранитный штат! – повторил вице-губернатор недоверчиво. – Бедные жители, как им трудно, должно быть, промышлять себе пищу. Спросите у него, Филиппо, есть ли там вино?

– Вино! – ответил Итуэль. – Скажи этому господину, что у нас там не назовут вином того, что мы здесь пьем. То, что у нас там пьют, как пилой режет горло и точно лавой с Везувия обжигает внутренности.

– Не познакомит ли нас синьор американец с религией своей страны, если только они там не язычники? Я не помню, Вито, чтобы я когда-нибудь читал о религии в этой части света.

– Религия! О, подобный вопрос вызвал бы немалый шум из Нью-Гемпшире. Слушайте, синьор: все эти ваши обряды, образа, одежду церковнослужителей, ваш колокольный звон и коленопреклонения – всего этого мы не называем религией, так же как не считаем вином вот этот напиток.

Голова Итуэля уже в значительной степени была отуманена этим самым напитком, о котором он так пренебрежительно отзывался, иначе он не позволил бы себе так громко высказывать свои убеждения, так как из многократного опыта знал, насколько надо сдерживаться по этим вопросам в стране католической. Баррофальди отвечал ему со строгостью убежденного католика, хотя и не изменяя правилам вежливости:

– Очевидно, американец не понял того, что он называет нашими обрядами и образами: такая малоцивилизованная страна, как его родина, нелегко может постигнуть глубокие таинства нашей древней религии.

– Малоцивилизованная! Я полагаю, что надо основательно вспахать эту часть света, чтобы взрастить на ней цивилизацию, равную той, какой пользуются у нас малые дети. Но бесполезно говорить об этом, а потому лучше выпьем!

Андреа и сам увидел, что бесполезно толковать о религии, тем более что Филиппо сильно затруднялся переводом, а потому он прямо приступил к тем вопросам, которые привели его в кабачок.

– Должно быть, и американец также на службе у английского короля, – небрежно заметил он. – Помнится мне, что была война между американцами и англичанами, причем французы помогли американцам одержать верх над англичанами и достигнуть национальной независимости. В чем состоит эта независимость, я хорошенько не знаю, но возможно, что населению Нового Света есть еще чему поучиться у своих прежних хозяев, чтобы поднять своих моряков.

Все мускулы лица Итуэля страшно напряглись, и выражение глубокой горечи омрачило его лицо; затем губы скривились в злую насмешку, и он сказал:

– Может быть, вы правы, сударь. Англичане действительно как будто с полным правом вербуют себе наших соотечественников; возможно, что мы служим нашим прежним господам и что вся наша независимость – один пустой звук. Но как бы там ни было, а есть между нами молодцы, которые тем или другим способом сумеют воспользоваться первой возможностью отомстить за себя, и не видать мне никогда Нью-Гемпшира, будь он из камня или из гнилого дерева, если я не сыграю какой-нибудь очень скверной шутки с мистером Джоном Булем.

Эта речь, хотя и переданная в неточном переводе Филиппо, произвела тем не менее довольно сильное впечатление на вице-губернатора; ему показалось крайне любопытным такое враждебное отношение американца к той нации, у которой он состоит на службе.

– Спросите американца, почему он остается на службе у английского короля, если это положение так сильно его возмущает, и как он на нее попал?

– Меня завербовали при наборе матросов, и семь лет продержали как собаку, заставляя служить на себя. Но это еще не все, и я не думаю, что имею право рассказать остальное.

– Нам интересно будет послушать все, что американец найдет возможным сообщить нам.

Итуэль, все более поддававшийся влиянию вина, не знал, на что ему решиться. Подумав, он подкрепил себя новым глотком и заговорил:

– Ну, худшее это то, что к несправедливости присоединилось оскорбление. Казалось бы, довольно за глаза одной несправедливости к человеку, так нет, надо еще его оскорбить, да так, что самое каменное сердце воспламенится!

И, разгоряченный выпитым вином, Итуэль разразился длиннейшей тирадой, в которую включил свои воспоминания, свои обиды, которых действительно было немало, и вылил всю накипевшую в нем ненависть к англичанам. Он говорил захлебываясь, чуть не с пеной у рта, скороговоркой, и Филиппо совершенно не в состоянии был передать его слова. Баррофальди сначала внимательно прислушивался, надеясь хоть что-нибудь уловить; но он ничего не мог понять, к счастью для Итуэля, который, забываясь, выдавал себя с головой. Наконец весь этот дикий шум надоел вице-губернатору, и он решился положить ему конец.

– То, что вы говорите, может быть, и справедливо, – заметил он, воспользовавшись минутным перерывом в речи задыхавшегося американца, – но неприлично в устах служащего той нации, которую он так третирует; и не идет также служителю великого герцога Тосканского, союзника англичан, слушать такие речи. Перейдем к другому. Итак, люгер, на котором вы служите, английский?

– Как же, – отвечал Итуэль с язвительной усмешкой, – это очень хорошенькое судно. Это «гернсейский люгер», и надо видеть, как он улепетывает, когда проснется и обуется!