Василий Коростелев - Ловец

Жена мне крепкая, большая досталась – на голову меня выше. Отец у нее из староверов был, а мать – наша. Я за нее большой выкуп дал. Матери шаль и юбку русскую подарил, мешок чумизы [20] Чумиза – черный рис. отдал, две лопаты и хороший топор в придачу и не жалко было – уж больно Марья красивая и на любовь охоча. С этой любви и начались мои беды. Из дому две недели только по нужде выходили. Все припасы подъели и на зиму глядя пришлось мне побегать, заготавливая корм для семьи и собак. Потом пушной зверь выкунился, и я ушел на дальние охотничьи угодья, плашки на зверя ставить, а когда вернулся, то застал в своем доме троих вояк, то ли белых или красных непонятно. Может, вообще дезертирами были, но у меня дома они не скучали и жена с ними, а когда я начал возмущаться, то меня вежливо послали на хрен и наградили пинком для ясности. Время смутное, и я мудро поступил, предварительно спрятав винтарь во дворе. Если бы пришельцев было более пяти человек, я ни за что с ними не справился, да еще винтовку могли отнять. А тут, разведав обстановку и дождавшись, пока гости уснут, я вошел в дом и, передернув затвор винтовки, скомандовал им убираться. По-русски к этому времени я болтал неплохо, и гости бы убрались, но все дело испортила моя супруга. К моему удивлению, пока я держал под прицелом ее дружков, она кинулась на меня со скребком для зачистки шкур и даже полоснула меня по лицу. Дура пьяная. Мужики повели себя не лучше – кровь на моем лице послужила поводом для нападения. Так хищники поступают, желая добить свою жертву. Но я-то был вооружен! И первая пуля разнесла череп бородатого русского. Я еще успел выпалить в грудь долговязому парню, а вот третий мужик успел отвести ствол в сторону и впечатал волосатый кулак мне в грудь. Попади он выше – легко бы со мной расправился, но пока он пытался поднять отлетевшую винтовку, я полоснул противника ножом по шее. Кровь ударила тугой струей, и мужичку стало не до схватки. Он пытался пережать место разреза, но где уж там, я ему кровяную жилу перерезал. Через пару ударов сердца мужик тяжело грохнулся на земляной пол. А Марью я выгнал. По холодку. Зимой оно ей легче добраться до родного становища…

Дом без женщины и детей – неуютное жилище. Мне, лесному бродяге, он и не особо нужен. Дождавшись ранней весны, я решил податься в люди. То есть вышел к железной дороге, а там меня подхватила волна Гражданской войны. Сначала в Бикине попал под мобилизацию. Даже и не понял, как получилось. Сидел себе спокойно в трактире, обмывали со знакомым скупщиком пушнины Ванькой Медведевым удачную сделку. Вдруг двери нараспашку – влетают десяток военных и с ними большой начальник. Давай документы требовать. А какие документы у гольда? Я такого важного слова в то время и не знал. Бросили меня в клетушку, где еще десяток таких же страдальцев обитало. А утром предложили: или записывайся в армию, или повесят меня. На верхнее небо как-то еще не очень хотелось. Стал я солдатом. Временно. В Хабаровске, куда пригнали наш эшелон, направляющийся на Западный фронт, я удрал. Фельдфебель, надзирающий за жильцами нашей теплушки, напился, а дневальный был из местных и сам решил податься в бега. Так я впервые оказался в большом городе, и гнить бы мне на какой-нибудь свалке прирезанным местными бандитами, но, видно, на верхнем небе меня еще не ждали. Случайно на улице я встретил Аристова. Он и приютил меня временно, а потом с артелью рыбаков я смог убраться в тайгу…

Аристов посоветовал вообще пару лет не высовываться, а сидеть дома и не чирикать. Но рябчиком отсидеться не удалось…

Вышли мы к устью реки Самарга, где, по словам артельщиков, их дожидались две лодки и шхуна. Было самое время хода лосося. Еще в горах нас застала непогода, а когда спустились к устью реки, стали видны последствия налетевшего тайфуна. В заливе ходили большие волны и ни одной шхуны поблизости. Рыбачьи лодки были вытащены далеко на берег, кроме нашей смешанной команды, состоящей из трех удэгейцев, пяти русских и одного гольда, на берегу расположились человек тридцать китайцев и корейцев, которые недобро поглядывали на вновь прибывших. Удэгейцы, ждавшие нас здесь с лодками, сказали, что договориться с ними не удалось, каждая команда хочет единолично перекрыть сетями реку. Я еще тогда подумал, что не миновать драки, только вот не угадал с кем. На следующий день, когда море успокоилось, в залив прибыла команда японцев. Да не одни, а с военным катером, который без промедления начал расстреливать из пулемета лагерь рыбаков. При первых же выстрелах подхватив свою котомку и винтовку, я спрятался в прибрежных зарослях. Сидел и дрожал, и немудрено – впервые попал под пулеметный огонь, но чудом выжил. Не всем так повезло. Более половины людей осталось на берегу, а высадившиеся на берег японцы добили раненых. «Вот тебе и получил за рыбу деньги!» – помню, посетовал я. Дело в том, что артельщики обещали с уловом дойти на шхуне до Владивостока и там честно расплатиться со мной вырученными деньгами. Теперь пришлось идти в родное становище с пустыми руками, а зима уже была не за горами. Хорошо еще ружье и кое-какой припас с собой в котомке успел захватить.

Зимовал в стойбище у дядьки. В самое суровое время, когда птицы на лету замерзали, прибились к нам десяток красных партизан. Их отряд разгромили, и оставшимся в живых в отличие от нас повезло – наткнулись на наше стойбище. Нет, места хватало всем, да и дрова под боком. Только с едой плоховато было. Партизаны попались не очень приспособленные к таежной жизни – только один из них был охотником. Так что пришлось нам трудиться с дядькой, промышляя по заснеженной тайге. Зимняя охота в том году была на редкость неудачной. Слишком много снегу выпало в наших краях. Косули откочевали в Маньчжурию. Кабанов мы в округе почти всех еще с осени выбили. Так что иногда были рады двум-трем зайцам, пойманным в петли. Но голод не главная беда, случившаяся той зимой…

Партизаны занесли в становище черную оспу. Зимовали в тесноте, так, что к весне только шесть партизан, да мы вдвоем с шаманом выжили. Все дети и женщины умерли. Умерла и моя мать. Дядька очень переживал, что беду не смог отвести. Сказал, что духи его оставили. После чего и сам решил уйти дорогой смерти. Но прежде, перед кончиной, намерился дядька посвятить в шаманы – к этому дар у меня наследственный имеется…

Целая луна прошла с момента наступления Нового года [21] У нанайцев праздник Нового года наступает в конце февраля. . Тайга тяжко просыпалась после жестокой зимы. Мы сидели с дядькой на вершине освободившейся от снега сопки, наблюдая за робким пробуждением жизни. Внизу, под нами первые подснежники разбавляли желтизной суровую зелень хвойной поросли. Птицы, радуясь весне, перекликались в кедровнике. Худой медведь, недавно вылезший из берлоги, напряженно нюхал весенний воздух. Жизнь кипела, а вот нам с дядькой было нехорошо. Видимо, злой дух напоследок решил свалить нас – самых сильных его противников. Я чувствовал большую слабость, и трясло меня здорово. Глаза дядьки были тусклы, все лицо покрыто красной сыпью, но он ценой своих последних сил все же решился изгнать из меня злого духа. Шаман поднялся и ударил в бубен. Дрожащий звук пронесся над тайгой, призывая домашних духов на борьбу с чужестранным злом. Я лежал на теплой подстилке, вслушиваясь в рокот вибрирующей кожи. Постепенно я перестал ощущать присутствие живых существ вокруг меня. Не стало тайги, птицы перестали петь, лишь ветер и звуки камлания доходили до моего сознания, а с соседних сопок стекались тени духов, пришедшие на вызов. Они готовы были сразиться со злым духом, так, как любили наши тела и запах нашей крови. Я видел, как злой демон вылетел из наших тел и бросился в битву, но наши помощники набросились на него, как яростные собаки на большого медведя, и стали рвать его в клочья. Но демон был хитрый: когда от его серой тени осталась только одна треть, он истончился и, превратившись в черное копье, пронзил моего дядю, а затем, жутко захохотав, стремглав унесся в черное небо. Когда я очнулся, дядя был уже мертв, а я стал шаманом, на зов которого слетались все духи нашей округи…