Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Теперь-то бурхан определенно знал, что и как спросить с бывшего кама! Ведь перечисляя основные виды оружия Шамбалы, на третье место Белый Бурхан ставил золото!.. После слова и мысли!..

Оступился конь, скользнув копытами по голому камню, едва не уронив всадника. Этого еще Жамцу не хватало — на пятый день трудного пути расколоть череп на чужих и холодных камнях!

— Можно идти осторожнее? — прошипел он в спину Димана. — Или это поганое золото тебе дороже моей жизни — жизни бурхана?

Диман рывком оставил седло, взял коня Жамца за повод, сказал виновато и тихо:

— Простите меня, бурхан. Я поведу вашего коня.

— Если близко — не надо, если еще далеко — сам сойду с коня!

— Уже рядом, бурхан.

Может, и впрямь было близко, но каменные террасы все уходили и уходили на самое дно ущелья, пока не вытянулись широкой каменной дорогой, лишенной снега и растительности, не повели вокруг горы к пылающим огнями пещерам…

В одной из них Жамц нашел Оинчы, с охотой отпустил мастера-проводника, которому не терпелось поболтать с друзьями.

Оинчы встретил Жамца спокойно, но в глубине его усталых воспаленных глаз притаились обида и недоумение. Это несколько смутило Жамца.

— Почему вы так торопились, Оинчы, что не стали меня ждать?

— Тревога погнала в дорогу раньше вас, бурхан! — он замялся. — Надо было кое-что изменить, исправить до вашего приезда, но я не успел… Мастера сказали, что есть определенный порядок работы, который быстро поменять нельзя.

— К примеру, изменить соотношение меди и золота?.. Я уже все знаю! Вы нарушили приказ, Оинчы.

— Я посоветовал мастерам добавлять побольше меди до того, как Белый Бурхан сказал о чистоте золота, из которого мы будем чеканить идамы… За эти два дня мне удалось заменить медь серебром, но часть металла все равно уже испорчена, и его надо плавить заново, очищая от меди…

— Хорошо, — поморщился Жамц, — ведите меня к мастерам!

— Может, сначала посмотрите пробную чеканку монет, бурхан?

Оинчы нырнул в мастерскую, вывел высокого белоголового парня с обожженным лицом. Удивленно посмотрев на белые одежды гостя, он простодушно улыбнулся и протянул широкую черную ладонь:

— Яим. — И хотя гость не подал ответной руки, не обиделся. — Идите за мной!

Они вошли в другую мастерскую. Она была не пробита в скале, как плавильни, а выложена из больших грубо отесанных камней. Грохот молотов по наковальням не смутил Жамца — в его мастерских при дацане грохот бывал не меньше. Яим подвел их к одному из рабочих столов, подал две монеты. Одна была красной и более легкой по весу, чем вторая — желтая.

— Сколько меди в этой и сколько в другой? — спросил Жамц сухо.

— Первая плавка шла в пять фунтов на пуд. Во вторую медь почти не добавляли, но добавляли фунт серебра на пуд золота.

— Медные монеты чеканить больше не надо!

Яим вздохнул, осуждающе посмотрел на Оинчы:

— Заказ был дан летом. А сейчас мы уже почти закончили работу.

— Придется переделать! Все монеты должны быть одинаковы по содержанию золота! Никаких примесей, кроме серебра!

Парень удивленно уставился на Жамца:

— Для итого нам надо еще три пуда золота!

— Золото будет. Идите, Яим.

И тотчас круто повернулся к Оинчы, бледному как снег.

— Три пуда золота, Оинчы, ты должен вернуть мастерам.

— Я не брал золота! Я хотел, чтобы монет было больше, бурхан! К тому же золото при плавке выгорает и…

Жамц усмехнулся:

— Может, будем чеканить идамы вообще из глины?

Оинчы сделал шаг, отступая от Жамца, глаза которого прожигали его насквозь.

— Я отдал все свое золото, и его вывез Техтиек!

— А кто вывез три пуда золота отсюда?

Бурхан снова надвинулся на Оинчы. Тот еще отступил на шаг и встал на самом краю бома. Жамц молчал и смотрел на бывшего кама холодно и спокойно. Оинчы закрыл глаза. Он понял, что гнев бурхана прошел и тот принял решение…

— Кто тебе помогал, Оинчы? Назови имя.

Ноги старика дрогнули. Он покачнулся и стремительно полетел вниз, но его душераздирающий вопль оборвался быстрее, чем Жамц ожидал — разлом в горах, сделанный рекой, здесь был очень глубоким. Что-то остановило падение бывшего кама и сократило его нелепую жизнь. Прибежал запыхавшийся и взволнованный Диман:

— Мастера недовольны, бурхан! Яим сказал, что вы приказали переплавить все отчеканенные монеты заново!

— Монеты Оинчы нам не нужны… Вызывайте выстрелом Азулая! Я отправлю его за золотом.

Кураган пел перед гостями по их просьбе. Но пел не то, что хотела душа, а старинные черчеки о солнечных книгах, которые погубил сильный дождь. Их намокшие листы слиплись и никто теперь не может раскрыть эти книги и прочитать их божественные знаки, несущие людям правду. Такие же знаки есть на скале Кок-Кан, других скалах-бичекту Катуни, но люди забыли, о чем они говорят. Только самые мудрые могут их понять, но и мудрых людей в горах становится все меньше — их убивают голод и стражники, их имена умирают в памяти родственников, их кости растаскиваются черными птицами смерти… Потому и нет правды в горах Алтая, что из них ушла мудрость, погубленная глупыми людьми…

Ыныбас, Чочуш и Техтиек слушали кайчи молча, не обращая внимания на его хриплый голос. Кураган где-то простудился, да это и не мудрено — погода в последние дни менялась постоянно.

Кайчи закончил свою грустную песню и начал гулко кашлять в кулак, хрипя всей грудью и поматывая головой. Отец молча подал ему пиалу с горячим чаем.

Чочуш потянулся к топшуру Курагана:

— Можно, кайчи, теперь я спою свою песню для тебя?

Кураган рассеянно кивнул, потом удивленно уставился на гостя. Ыныбас и Техтиек переглянулись: не поторопился ли Чочуш?

— Ты тоже кайчи?

— Я другой кайчи, — вздохнул Чочуш. — Я почти не помню легенд и не люблю их. Я пою совсем другие песни. Песни, за которые русские полицейские могут посадить в Кузнецкий острог!

Кураган допил чай, улыбнулся:

— Я тоже пел такие песни. Потом дядя Яшканчи сжег мой топшур, а Доможак подарил новый… Все деньги свои истратил, даже семье никаких подарков не купил…

Чочуш наморщил лоб: имя Доможака было ему знакомо. Но тот человек жил слишком далеко отсюда, чтобы Кураган мог его знать! И хотя имена и фамилии на Алтае повторяются редко, исключения из этого правила бывают…

Изумленно смотрел на Курагана и Ыныбас:

— Ты знаешь Яшканчи?

— Да, он друг моего отца…

А Чочуш уже перебирал струны, прислушиваясь к той мелодии и словам, что медленно рождались в нем.