Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Присаживаясь у очага, Техтиек увидел в руках хозяйки аила топшур, и это его покоробило: мало ему было песен Чочуша и Курагана, теперь еще и эту бабу слушай!

Жалобно и зовуще запели струны, и таким же непривычным для уха оказался ее звонкий и сильный голос:

Техтиек поймал себя на том, что песня ему нравится, и он тут же одернул себя: «Только этого не хватало мне, разнюниться!» Он встал и ушел к орыну, где лежал просветленный радостью Челюжек.

— Хорошо поет? — спросил он и сам себе ответил: — Хорошо.

Техтиек кивнул, но муж Алтынай не увидел его молчаливого одобрения закрыл глаза, и по бледным губам его поползла улыбка.

Прикрыл глаза и Чочуш, отгородившись ладонью от яркого огня очага. Изумленно раскрыв рот, слушал свою тетку Кураган. Оба кайчи любили петь о весне, о родной земле, о близких их сердцам людях, которым так не хватает тепла и радости, нежности и красоты… Но эта женщина, несущая на своих хрупких плечах все свое семейство, пела обо всем просто и вдохновенно, как жила:

Техтиек покинул аил Алтынай и Челюжека на рассвете. Ему предстояла своя дорога, и он больше не хотел у кого-либо путаться под ногами. Пусть Ыныбас, который ушел первым, распускает нужные Белому Бурхану сплетни и слухи; пусть Чочуш со своими кайчи и сказителями поет хвалебные гимны Шамбале; пусть Жамц и Оинчы чеканят свои золотые идамы; пусть Пунцаг с воинами строит алтарь, а Бабый сочиняет указы и законы — у него, у Техтиека, свои заботы, которые касаются только его одного и никого больше!

Из Барлака по другому берегу Семы можно пройти вниз до большой деревни, забитой кержаками, как наган Техтиека патронами, но там вправо по течению уходила хорошая тропа в урочище Апшуяхту, откуда совсем рядом до Еланды на Катуни Где-то там Техтиек должен был умереть, чтобы родился хан Ойрот Места там лесные, горные, полные троп и торных дорог, а это важно для его плана. Мертвого Техтиека должны найти случайно, и в то же время люди подтвердят, что видели его в этих местах и от разбоя его пострадали. А там найдутся и те, кто его легко опознает и сообщит об этом властям. Сообщит обязательно, поскольку за его голову назначена хорошая награда!

Сема покрыта льдом, как латами. Стоит ли болтаться у селении и стойбищ, если река его ни на какой версте не задержит? Техтиек решил идти лесом, горными тропами, чтобы дать знать о себе лишь после того, как отыщет двойника.

К вечеру он добрался до русской деревни, но в нее не вошел — и не было нужды, и побаивался. Переночевал в стогу сена на лесной поляне, приткнув к нему своего коня. Ночь пролетела стремительно, а утро его встретило таким же сияющим жизнерадостным солнцем, какое было и вчера. Растирая снегом свое литое и могучее тело, подумал с усмешкой: «Зачем помирать, и в такой день?»

Костер он разжег, когда снова углубился в горы. Где-то там, впереди и справа — Апшуяхта. Выйти бы к Катуни к концу дня и заняться делом! Звякнул удилами конь. Техтиек поднял голову.

Чуть выше костра, на крохотной каменистой площадке стоял горный козел, смотря куда-то вдаль пристально и неотрывно. Рука Техтиека потянулась к оружию, но тут же сорвалась плетью вниз.

Рано тревожить тишину выстрелами!

Да и зачем ему лишнее мясо? Духи гор не любят жадных!

Винтяй заявился на самую масленицу, обряженный, как петух: сапоги с лаком, шапка соболья, шуба с бобром, золотое массивное кольцо на пальце. Игнат даже обомлел от неожиданности:

— Под гильдейского купца ладишься никак?

— Уже наладился! Из Бийска-города гумагу казенную привез на право торговлю править в этих местах по всему дючину! — ухмыльнулся Винтяй, расстегивая шубу и показывая гарусный жилет с часовой цепью. — Шкурами торговлю заведу, кожевенный завод на Коксе поставлю-от!

— Ишь ты! — покрутил головой Игнат. — С размахом решил свою жизнь без отца завести? Заводов-то мы могли бы и вместе понаставить! Да что заводы, — махнул Игнат рукой, — пароходы могли бы по рекам запустить с помощью господа…

— С тобой наставишь и напустишь! — Винтяй зло сверкнул глазами. — На сундуке с золотом сидишь, а сам пустые скоромные шти хлобыстаешь! Тебе что? Ты — старик, много еды не осилишь, в тяжких трудах не изморился… А работникам-от каково с твоих штей-помоев? Наработают оне на тебя — соломину втроем поднимать будут!

— А это уже не твоего зуба крендель! — вспыхнул Игнат. — Сопли не подтер, а туды жа — отца учить!

Винтяй расхохотался, срамную фигуру из пальцев скрутил, плюнул на нее, Игнату под нос сунул:

— Вота, выкуси! Оте-е-ец…

— Ежли срамотить меня заявился, то уходи! Ежли по делу какому — говори! А фиги-то, вон мать и из теста крутить умеет…

— Сковырнуть я вас всех порешил. На черта вы мне?

Ни у кого не спросясь, Винтяй прошел в горницу, на молящихся братьев и сестер ногой притопнул, дураками обозвал, обмахнулся кукишем православным на святые лики, снова захохотал, как филин в лесу, а не старший брат в доме, которому крайнюю строгость и степенность подобало бы блюсти.

— Все ему в рот пялитесь? Свои рты самодельными молитвами позаклеили? Эх, вы… Он жа с ума свихнулся, не видать разве?

Братья переглянулись и потупились, сестры прыснули в кулачки. Вошел Игнат, встал каменным истуканом на пороге, покривившийся перст свой в потолок воткнул:

— Пришибет тебя господь за такие слова! И за поруху веры нашей, и за то, что на отца родного его помет науськиваешь!

— Ан спужал? — нахмурился Винтяй. — Погоди-ка, я тебя покрепше спужаю! В коленках задрожишь! — Он сунулся рукой в карман жилета, вынул голубоватый лист, сложенный вчетверо, взметнул его над головой. — По этой-от казенной гумаге я есть арендатор кабинетовских земель и потому приказую: немедля все отсюдова катись, не то все ваше хозяйство конфик… конфискую, а вас, оболтусов, в самую глухую Сибирь упеку на веки вечные, как воров!.. Ну, выкусил?

У Игната отнялся язык. Он начал судорожно хватать воздух руками, по-рыбьи открывая и закрывая рот, выпучив глаза и покраснев, как хорошо начищенный медный самовар. Сестры кинулись к отцу, заверещали, а братья двинулись к Винтяю, сжимая кулаки. Один из них — Сера-пион — выхватил бумагу, которой тот похвалялся, разодрал ее в мелкие клочья. А Феофил сгреб Винтяя за шиворот и потащил к окну. Ткнул головой в раму, вытыкая ее и переваливая грузное тело Винтяя через подоконник в сугроб. Потом отряхнул руки и, высунувшись в дыру, сказал спокойно: