Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Прошептав приветствие, Пунцаг опустился на колени, как советовал Жавьян. Поза сухрэх явно понравилась ширетую.

— Чего ты хочешь? — спросил он ласково. — Кто ты?

— Я — ховрак баньди Жавьяна. Вы призвали меня, ширетуй…

— А-а! — рассмеялся Жамц. — Ты тот самый ховрак, что не может постигнуть тибетский — язык богов? К тому же, ты плохо говоришь по-бурятски и почти не понимаешь монгольского… Встань.

Пунцаг повиновался и осторожно огляделся.

Шкафы со стеклянными дверцами стояли рядком, как ламы на молитве. Там, за туманными и дымчатыми стеклами, были книги. В них таилась мудрость благословенного Цзонхавы. [11] Цзонхава (Цзонкава, Дзонхава; 1357–1419 гг.) — тибетец, родился в Амдо (северо-восточная часть Тибета). Воспитан ламой, много путешествовал по Центральному Тибету. К 30 годам стал крупнейшим знатоком буддизма. Основатель новой буддийской секты гелугпа — «желтошапочных», составившей в буддизме направление, известное как «ламаизм». Под книгами стояла и лежала утварь: сосуды всех форм и расцветок, габалы с позолотой и серебром, бронзовые светильники и лампады, которым суждено озарить дацан осенью в праздник огней цзулайн-хурала. [12] Цзулайн-хурал («молебствие лампад») — богослужение, совершаемое 23–25 числа первой зимней луны в память дня смерти Цзонхавы. Цзулайн-хурал является также ламаизированным ритуалом культа предков. Во время Цзулайн-хурала везде — в дацанах, в простых жилищах — зажигаются свечи, верующие каются перед изображениями богов в плохом обращении с живыми существами. Здесь же был и переносной алтарь с золотыми, серебряными и бронзовыми бурханами, кроткими глиняными богинями, здесь поблескивали огни и светились чашечки с жертвенными угощеньями…

И почему всю эту мудрость и красоту ширетуй держит у себя? Ведь в дацане нет воров!

Жамц шевельнулся, зашуршал пламенным шелком одежд. Пунцаг судорожно втянул голову в плечи, ощутив всем своим существом, что сейчас разразится гроза, какой он не видел даже в ночной степи, где когда-то пас с отцом скот.

— Значит, ты не монгол и не бурят? Кто же ты? Миличас, пробравшийся в священный дацан, чтобы вредить ламам и рушить их карму? — В голосе ширетуя пока было только любопытство. — Говори!

— Я не пробирался! — забормотал Пунцаг. — Я никому из лам не вредил, я только работал и выполнял все их распоряжения…

Но, похоже, ширетуй не только не слышал его слов, но и не хотел их слышать:

— Ты не мэркит, не джалаир, не урянхат… Может, ты — чорос, дербет, хошоут или теленгут? Сын тех гор и лесов, что на закате? [13] В принятой советскими этнографами классификации населения Горного Алтая выделяются «северные» (кумандинцы, челканцы, туба-лары или черневые татары) и «южные» (собственно алтайцы — алтай-кижи, теленгиты, телесы, телеуты) алтайцы. В основе разделения лежат особенности происхождения, проживания, языка, культуры, хозяйственной деятельности.

Пунцаг прикусил нижнюю губу: он поторопился испугаться, зная, что с чужаками-миличасами в ламаистских монастырях еще совсем недавно поступали более жестоко, чем с ворами, поскольку те покушались не на деньги и имущество, а на святость и чистоту самой великой веры.

— Кто же ты? — повторил ширетуй свой вопрос уже весело, забавляясь с испуганным и растерянным ховраком, как кот с мышью.

— Я не знаю… Дома у нас говорили совсем не так, как все говорят здесь… Я спрашивал у отца — он говорит, что наш род — тайна тайн!

— Перед небом нет тайн у смертных! — Жамц нахмурился, глухо спросил: Как твое имя, хубун?

— Пунцаг.

— Я спрашиваю тебя о родовом имени, а не о том, которое ты получил потом!

Теперь в голосе ширетуя звенел металл. Так, наверное, звенит меч стражника, когда тот обнажает его, чтобы убить нечестивца. Пунцаг рухнул ниц, головой к ногам ширетуя, забыв, что так падают только перед живым богом Тибета — далай-ламой.

— Когда я был совсем маленьким, мать называла меня Ит-Кулак. [14] Имя переводится как «Собачьи Уши». (Примечания автора.)

— Что? — удивился Жамц и громко рассмеялся, забыв, что он — высокий лама и ему следует сдерживаться. — Разве ребенком ты был похож на щенка?

Пунцаг плотнее прижался к полу, ожидая удара ногой.

— Как же ты попал в дацан?

— Меня привел отец. По приказу ламы.

— Ламы? Он был из нашего дацана? Ты знаешь его имя?

— Я не знаю, как его звали.

Жамц, судя по голосу, снова был добродушен и даже ласков: ответ Пунцага чем-то его устроил. Может, тем, что миличаса привел все-таки приказ ламы, а не его собственная воля, оскорбляющая дацан и всех лам, живущих в нем.

— Поднимись с пола. Я не далай-лама!

И снова Пунцаг повиновался, хотя и без прежней охоты: вопросы ширетуя его пугали, и гроза, которой он боялся, еще не ушла за дымный край степи.

— Значит, все сыновья у твоего отца умирали, и он решил обмануть своих духов, отдав сына чужим богам? Твой отец умный человек… Он не говорил тебе, почему твой нечистый род откочевал сюда, в священную землю, и почему вы все поменяли свои дикарские имена? И теперь ты платишь долги рода не людям, а небу? Что ж… Тот лама подсказал твоему отцу правильное решение…

Ширетуй поднялся с ложа, прошелся по ковру, скрадывающему шаги, остановился у окна, забранного узорной решеткой. Долго стоял, вдыхая ночную прохладу, потом вернулся.

— Хорошо, хубун. Ты очистился от лжи. Оставайся моим ховраком. Я сам займусь твоим воспитанием.

— Я буду стараться! — едва не задохнулся от радости Пунцаг. — Я очень буду стараться!

Уходя из покоев ширетуя, Пунцаг вспомнил выражение глаз ламы, Жавьяна и понял, о чем думал тогда его наставник, — оставляя одного хозяина, ховрак получал другого, во много раз худшего.

Все ламы разные, как и люди. Есть ламы-аскеты, не пьющие воды и не принимающие пищи по нескольку дней; ламы-обжоры и ламы-пьяницы, не знающие меры и границ бесстыдства; ламы-деспоты и насильники, которых после очередного перерождения, по священной сансаре, [15] Сансара (санскр. «странствование») — в индуизме и буддизме учение о текучести и непостоянстве всего, круговорот рождения и смерти. Графически изображалось в виде колеса, символизирующего непрерывность перерождений. Цель жизни человека (в буддизме, ламаизме) — «спасение», т. е. достижение через самосовершенствование прекращения «сансары», а значит и страданий, и, в конечном счете, достижения высшего совершенства, растворения в небытии нирваны. ждет презренная и глупая жизнь тигров и шакалов; ламы-вымогатели, которые и у бронзового бурхана мешок с золотом выпросят; ламы-бессребреники, отдающие все, что у них есть, даже самое необходимое, страждущим; ламы-плуты и обманщики, воры и разбойники, ничем и никак, кроме священнического сана, не отличающиеся от людей степи и глухих дальних дорог, которым они хозяева, хотя и временные… И есть, наконец, ламы-ученые, ламы-колдуны, ламы-врачеватели и целители, ламы-поэты, живописцы и музыканты, ламы-мастера Они — книгочеи, писари и толкователи книг. Многие из них в конце жизненного пути получают благословенье Лхасы и высоких лам, обретая право называться лхрамбой, доромбой или бичэг-мэрэком. Эти ламы особо уважаемые, они всегда живые символы мудрости и высшей учености…