Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Торкош охотно опорожнил чашку араки, кивком поблагодарив жену Яшканчи за дорожный припас, приготовленный на скорую руку. Яшканчи предложил проводить его до ручья, но Торкош отказался:

— Сам дорогу знаю.

Они долго провожали его взглядом, пока он не слился с серой тропой…

— Завтра передвинемся с юртой к горам, — сказал Яшканчи. — Овцы съели весь корм, не считая клина Торкоша. Но пока я туда своих овец не поведу: Торкош может передумать и вернуться!

Яшканчи и сам не верил тому, что говорил: такие, как Торкош, никогда не возвращаются! А если теряют, то непременно все…

День уже кончался. Блекло небо, гасла позолота на теле гор, ленивые сумерки крались из кустов.

Завтра долина снова опустеет и останется только один нелепый аил Торкоша — приют для богатырей и бродяг. Но чаще в бывшем жилище человека будет гостить непогода, заливая дождем золу, холодные угли и насыпая сугроб снега там, где когда-то пылал негасимый семейный очаг.

Яшканчи добрался до отары, ведя коня в поводу — ничего нет труднее, как ехать в гору: и себя мучаешь, и коня, который, чтобы не опрокинуть всадника, вынужден держать передние ноги полусогнутыми. Когда Яшканчи опустил повод, конь неуверенно двинулся на правую сторону пастбища, остановился, подрагивая телом — не было знакомых запахов овец, а, значит, трава здесь для него может быть и запретной.

А к отцу во весь опор летел Кайонок, и правда, как зайчик! [134]Остановился, задрал голову.

— Ты чего испугался? — спросил Яшканчи без улыбки.

Мальчишка боязливо покосился на темную гриву леса:

— Там кто-то все время кашляет…

— Бурундук кашляет, — улыбнулся Яшканчи, дождь обещает.

Он уже знал, что дождь будет. Если не ночью, то утром. И многие приметы, вчера еще молчавшие, говорили об этом: к вечеру стало теплее, чем было с утра, дым от очага пошел, вывалившись из дымохода, книзу, красная заря зажглась на вершинах сопок, одуванчики сжали свои полупрозрачные шары… А вот и бурундук подал долгожданный голос! Может, и не надо теперь никуда кочевать?

Овцы толпились у самой осыпи и жалобно блеяли. Чувствуя их тревогу, беспокоилась собака. Баран-вожак стоял на камне и вопросительно смотрел на появившегося хозяина — травы больше не было, а мох и заячью капусту овцы не едят. Яшканчи ковырнул носком сапога землю: высохла совсем, а местами даже растрескалась и стала похожей на старческое лицо в морщинах.

— Давно кричат овцы? — спросил Яшканчи у сына.

— Они у меня всегда кричат, — потупился тот, — ме да ме…

— Не пастух ты, — вздохнул Яшканчи, — не алтаец! Баран-вожак топтался на своем пятачке, поглядывая с вожделением на зеленый кусок яйлю, но не решаясь нарушить неписаный закон пастбища — увести овец на чужую траву. Овцы кольцами толпились за ним, повторяя все движения барана-вожака.

— Как бы ягнят не подавили! — забеспокоился Яшканчи.

Овец соседа-неудачника он еще утром прибил к своей отаре. Но и сейчас они еще держатся особняком, недоверчиво потягивая ноздрями воздух и повернув головы в сторону аила их бывшего хозяина. Ничего, дня через три-четыре привыкнут!

Приковылял Дьедер, лег у ног Яшканчи, вывалив лиловый язык, с которого струилась тоненькая ниточка слюны. И ему жарко. Всем сейчас жарко и плохо, хотя дневное пекло и пошло на убыль, уступив место духоте…

Яшканчи подозвал к себе барана-вожака, крепко ухватился за его крутые рога, повел вниз, на клин Торкоша, отпустил. Но баран остался стоять у ног хозяина. Не пойдет на чужую траву и овец не поведет!

— Вот кермес! — рассмеялся Яшканчи. — А за конем пойдешь?

Что-то закричал Кайонок, размахивая еловой веткой, отбиваясь от комаров. Яшканчи поднял голову.

— К нам гости, отец!

Через каменистую осыпь брели усталые измученные лошади, покачивая в седлах истомленных и опаленных солнцем всадников.

Бывшего кама Оинчы Яшканчи узнал сразу, а его спутник был ему незнаком. И хотя он тоже был алтайцем, но по русской одежде и срезанной косичке пастух определил безошибочно: орус. Гости были странными — бывший кам и крещеный алтаец, но Яшканчи встретил их со всем радушием, на которое только был способен.

Оинчы чувствовал себя в чужом жилище, как в своем собственном аиле деловито осмотрел шкуры и ковры, пощупал подушки, помял в кулаке занавеску, разделяющую юрту на две половины — мужскую и женскую, хлопнул ладонью по гулко отдавшемуся пустому казану, поискал глазами кермежеков. Не найдя их, удивленно взглянул на Адымаш, но не спросил. Мало ли что могло произойти! Долго нет дождя, пастбище выгорело… За одно это хозяин мог наказать их бросить в огонь или, раздев донага, сунуть головами в землю, чтобы одумались… Кермежеки — не духи, хозяин волен с ними поступать свободно, как ему заблагорассудится!

Ыныбас смотрел на брата во все глаза и не узнавал его: исчезли обычная молчаливость и угрюмость Оинчы, он хорошо и весело шутил с хозяйкой и мальчишкой, давал дельные и обстоятельные житейские советы самому Яшканчи…

Когда ударил первый гром и небо разорвала ветвистая молния, Оинчы рывком поднял расписной чочой и сказал громко, торжественно:

— Пусть будут обильны твои стада, хозяин! Пусть цветет вечной молодостью твоя жена! Пусть богатырями растут твои сыновья и красавицами дочери! И сам живи столько, сколько захочешь и сможешь!

Яшканчи привстал и поклонился дорогим гостям:

— Благодарю вас, добрые люди! Пусть ваш путь к избранной цели будет прямым, как полет стрелы!

И тотчас, нарушая обычай, привстала с полной чашей Адымаш:

— Пусть благословят вас ваши боги и духи!

Яшканчи крякнул: молодец, жена! И каму пожелание высказала, и оруса не обидела!

Оинчы поставил выпитый до дна сосуд, спросил громко и строго:

— Нет ли у вас печалей и забот на душе, люди? Я сниму их, как пушинку с воротника шубы!

— Есть, — сказала осмелевшая Адымаш, опережая мужа, который собрался было отрицательно мотнуть головой. — И только ты, Оинчы, снимешь их! Твое слово — всегда золото.

— Говори, женщина, если молчит твой муж!

— Ты — великий кам и пророк. Скажи нам с мужем правду, Оинчы: прекратились ли все наши несчастья или они только начались?

— Они миновали вас.

— Значит, нас ждет счастье? — обрадовалась Адымаш. — Где, за каким перевалом?

Оинчы думал долго. Потом твердо сказал:

— Ваше с мужем счастье, женщина, не в этой долине. Оно ждет вас за перевалом, путь к которому неблизок…

— Назови мне этот перевал, Оинчы! — попросил Яшканчи взволнованно и торопливо. — Я пойду к нему, если он даже на краю земли!

— Нет, этот перевал гораздо ближе…

Ыныбас замер. Теперь он понял, как и какими приемами действовали все камы его семьи! И не нашел в себе сил, чтобы осудить брата и отца. Каждый из них давал людям надежду, а вместе с ней и силы для борьбы! Это — много…