Михаил Громов - В небе и на земле

Вылет, конечно, задерживался из-за затянувшегося прощания провожающих с улетающими. (Никому не приходило в голову, что и как может переносить человек в силу неизбежности обстоятельств. Кто может ответить на вопрос: почему я был поставлен в такие условия?… Очевидно, прав был маршал Ф.А.Астахов, как-то сказавший: «О, этот ни в огне не сгорит, ни в воде не утонет». Да, часто приходилось вспоминать эти его слова. Вот и сейчас я его не забываю - добрые слова помнятся всю жизнь.)

Лететь пришлось на высоте 100 метров, так как внизу ветер был не так силён, как наверху. Через 15 минут после взлёта я посмотрел в салон самолёта, чтобы проверить самочувствие пассажиров. Михаил Кольцов был уже бледен и зелён: ему стало плохо. Я всегда поражался ему: он стоически переносил муки «воздушной болезни», но летал безотказно. Другие пассажиры пока были в порядке. Болтало сильно и это обстоятельство многим не доставляло удовольствия.

Пока все сидели на своих местах, я сбалансировал самолёт, и поэтому лететь было легко. Но вот я вдруг почувствовал давление на штурвал: это означало, что кто-то пошёл в уборную. Я оглянулся с неодобрительной миной на лице и снял давление со штурвала триммером (особым приспособлением, регулирующим нагрузки на рычаги управления). Вскоре пассажир вернулся. Опять нужно было балансировать самолёт. И так эти хождения изредка повторялись, вызывая у меня недовольство. По этому поводу незамедлительно появилась карикатура Бориса Ефимова: я повернулся, сидя за штурвалом с грозным видом, и из моего рта льются слова: «Опять кто-то пошёл в уборную?!»…

Лететь всё же было нетрудно. За 30 минут до посадки я предупредил В.А.Зарзара об окончании первого этапа перелёта. Он тут же написал записку, которую передал остальным пассажирам: «Уберите себя и возле себя». С этого момента все были весело настроены.

На аэродроме в Берлине нас радушно встретили наши посольские товарищи и немцы. Пробки шампанского только и щёлкали, но не все из нашего экипажа могли пить, так как ещё далеко не у всех самочувствие пришло в норму.

Хвост нашего самолёта был поставлен на электротележку и один-единственный человек завёл весь самолёт в ангар. Чистота и порядок в ангаре нас поразили. Но когда мы вошли в ангарную уборную, то просто не поверили, что до такой степени можно довести чистоту и в этом месте. Белоснежные полотенца. Душистое мыло. Курящиеся благовонные устройства. Сзади ангара была мастерская по сборке и ремонту моторов. Все люди - в белых халатах, нигде ни капли масла. Чистота, опрятность и аккуратность были доведены до предела.

В городе трамвай шёл по рельсам, между которыми был чистый зелёный газон. На балкончиках - только цветы. Как-то мы с В.Русаковым вышли из гостиницы и увидели такую картину: наши стояли на улице, а вокруг них на тротуаре валялись окурки. Кто-то сострил по этому поводу. Б.Ефимов, конечно, не пропустил случая и зарисовал это в свой альбом.

Когда мы переходили улицу, наше внимание было привлечено одним эпизодом: полицейский поднял жезл - сигнал, запрещающий движение; человек пять ребятишек-школьников (видимо, первоклассников) бросились к полицейскому с ласковыми приветствиями. Он перевёл их на другую сторону улицы, улыбающийся и довольный. Затем вернулся на свой пост и дал сигнал продолжать движение.

Мы осмотрели город и ознакомились со многими его достопримечательностями. Кроме того, нам предложили осмотреть немецкую авиабазу в Травемюнде. Мы полетели на нашем АНТ-9. Пригласившие нас туда летели на своём трёхмоторном пассажирском самолёте. Причём их самолёт имел явно меньшую скорость, чем наш.

Пробыв несколько дней в Берлине (с 10 по 16 июля 1929 года.) , мы полетели в Париж и опустились на знакомом мне уже аэродроме Ле-Бурже.

Обаятельный город. Красивый, через край брызжущий живостью. Тонкий, до изощрённости, вкус во всём, начиная с пищи, вина, одежды и до архитектуры и дворцовой роскоши. Я упивался коллекциями изобразительного искусства, в частности Лувром. Описывать Париж я не стану. Ему и так давно поются хвалебные гимны. И недаром.

* * *

Через несколько дней, проведённых содержательно и весело, мы вылетели в Рим (23 июля 1929 года.) . Вид Южной Франции и побережья Средиземного моря был сказочно красив. Затем мы должны были пересечь море и выйти прямо к Риму. В воздухе стояла густая дымка. Над морем я снизился до бреющего полёта. Мои пассажиры забеспокоились, но границы порядка не переходили. Над морем и в Италии стояла жара в 42-45°С. Мы летели так низко, что чудесные парусники, так поэтично украшавшие море, дополняли картину прекрасного побережья. Подлетая к берегу, я быстро набрал 1200 метров. Вскоре мы увидели залитый солнцем Рим и опустились на аэродром Литторио.

В Италии нас встречали особенно помпезно. На аэродроме был сам Бальбо - заместитель командующего ВВС Италии (министром авиации Италии был Б.Муссолини.) . Молодой, рыжий, казалось - заряженный огромной энергией.

На другой же день, несмотря на жару, мы побывали в соборе святого Петра. Красота, грандиозность, искусство и мастерство слились в одно грандиозное целое прекрасное произведение. Памятники древности и искусства были основными предметами нашего внимания. Залитая солнцем, утопающая в тропической зелени и цветах Италия - это то, что мы видели тогда.

Я забыл сказать, что своим полётом мы наносили итальянцам ответный воздушный визит. Бальбо устроил нам приём, где нам был представлен тогдашний рекордсмен, обладатель мирового рекорда дальности полёта без посадки лётчик Маддалена. Он же, вылетев из Италии на летающей лодке, разыскал У.Нобиле, потерпевшего аварию на дирижабле «Италия» около Шпицбергена. Мы осмотрели специальную дорожку с горкой для взлёта рекордного самолёта, построенного специально для установления рекорда дальности полёта. Там же мы осмотрели Научно-исследовательский институт авиации, построенный на прежде болотистых местах. Итальянцы в то время подняли престиж своей авиации рекордными полётами на дальность и скорость. Мы знали, что 22 итальянских самолёта в строю перелетели через Атлантический океан в США и вернулись обратно через Азорские острова.

Маддалена всюду сопровождал меня и давал пояснения через переводчика. Это был высокий, красивый брюнет, обаятельный, скромный молодой пилот. Вскоре после нашего отлёта он погиб на этом же рекордном самолёте, перегоняя его из ремонтной базы в Научно-исследовательский институт. Во время полёта над морем самолёт разлетелся на мелкие части. Оба лётчика, в том числе и Маддалена, погибли. Б.Муссолини приказал достать со дна моря все части самолёта и определить причину катастрофы. Как выяснилось, это был один из первых случаев флаттера, одного из самых опасных видов вибраций.