Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу

– Мадам! – сержант собрался с духом. – Скажите мне…

– Нет-нет! – ее глаза испуганно погасли.

– Мадам!..

И о как ей не хотелось тогда отвечать! О, Пречистая Дева, спаси, испуганно подумала Мадам, после чего поспешно осмотрелась по сторонам… и вдруг громко воскликнула:

– Смотрите!

Сержант попридержал Мари, повернулся туда, куда ему указывала Мадам…

И только головой покачал, потому что это было довольно-таки неприятное зрелище – неподалеку от обочины, у едва теплящегося костра, сидели двое пехотинцев, а третий лежал на снегу и негромко стонал. Сидевшие безо всякого интереса посмотрели на остановившийся отряд и опять отвернулись. Вид у них был просто ужасный, и шинели грязные, оборванные. Но, правда, еще можно было определить, что это рядовые сорок четвертого линейного полка. То есть, подумал сержант и поморщился, они из девятого корпуса маршала Виктора, с северного направления. Какая досада! Ведь девятый в серьезных делах не участвовал, и поэтому было много разговоров о том, что когда они подойдут, то сразу станет легче. И вот они подошли – полюбуйтесь! Но война есть война. И сержант как ни в чем ни бывало спросил:

– Эй, вы меня слышите, а? Я с поручением к императору! Вы не подскажете дорогу?

Один из сидевших беззвучно выругался, второй же оказался словоохотливей.

– Вон там, за поворотом, – сказал он и даже указал рукой, где именно, – вы встретите до батальона пехоты. И с ними же их император. – Солдат внимательно посмотрел на сержанта и спросил:

– А вы случайно не из Лангедока, приятель?

– Нет, из Бордо.

– Ну да, понятно, – согласился сидевший, всем своим видом давая понять, что и здесь ему, конечно же, не повезло. Потом, немного помолчав, все же добавил: – И все-таки, сержант: меня зовут Жанно, Жан Бриали, трубач второго батальона из сорок четвертого линейного. Жанно! Жан Бриали! Быть может, вдруг у вас кто спросит…

– Хорошо, я запомню, – пообещал сержант и в свою очередь спросил: – Ну а что у вас там было на переправах? Неприятель отбит? Или хотя бы… А?

Сказать по правде, сержант спросил об этом безо всякой надежды, а так, по старинной привычке, и поэтому в ответ он ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым маршалам… Но услышал лишь смех! Смеялся трубач, смеялся его хмурый товарищ, смеялся даже умирающий. Нет ничего печальнее, нежели смех умирающего. Кто слышал его, тот знает, о чем идет речь, ну а кто не слышал, так пусть лучше и дальше останется в неведении! Итак, отсмеявшись, трубач вновь стал серьезным и сказал:

– Великой Армии больше нет. И больше не будет. Так какого черта вас несет к императору?! У вас есть лошади, да вы и сами живы и пока еще вполне здоровы. Чего еще желать? Домой! И поскорей, друзья! И поскорей!

– Но у меня приказ! – сердито возразил сержант. – И я на службе.

– Служба, приказ! – злобно вскричал трубач. – А кто, скажи, приказал императору топить и убивать своих собственных солдат?

Сержант не нашелся, что и ответить. Молчали и его солдаты. Тогда Мадам осторожно спросила:

– А что там случилось, мсье? Мы ничего не знаем.

Трубач долго и пристально рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил:

– Откуда вы взялись?

– Бежали из русского плена, – уклончиво ответил сержант.

– Напрасно!

– Может быть, – не стал спорить сержант, хотя ему это далось нелегко. И он посмотрел на Мадам. Мадам понимающе кивнула, и теперь опять она сказала:

– Прошу прошения, мсье, но уж так получилось, что вот уже несколько дней мы не имеем от Армии никаких известий.

– А, понятно! – закивал трубач. – Бывает. Тогда слушайте внимательно. И ничему, прошу, не удивляйтесь. Но всё это чистая правда. Так вот! Мы подошли к Березине, о которой нам так много болтали и которую мы, дураки, так ждали увидеть… И вот мы увидели вот что: нас там уже поджидала вся русская артиллерия. Но императору что? Император отдал приказ, и начали наводить мосты. И навели! Под неприятельским, конечно, огнем. С определенными, конечно, потерями. Но что такое потери, когда речь идет о таком великом предприятии, как переправа старой гвардии! Потому что первым делом он переправил гвардию. А потом было высочайше позволено начинать переправу и всем остальным. Но не тут-то было, друзья! Не все так просто! Потому что как раз тогда к русским подошло подкрепление, а нам всё ещё продолжало казаться, что стоит только перейти через реку, и мы спасены. И что тут началось! Мы шли, мы спешили, толкали, давили друг друга… И вдруг на том берегу, как и на этом, тоже показались казаки! И вот началось еще больше! Поднялась такая паника, началась такая толкотня, что один из мостов не выдержал и рухнул! Все тогда бросились ко второму… И в это время император приказал поджечь переправу!

– Поджечь?! – не поверил Гаспар. – А зачем?

– Не знаю! – очень зло сказал трубач. – Но видели бы вы, что там творилось! Вот, например, вы можете себе представить, что будет с человеком, если его взять да и поджарить в самый трескучий мороз? Нет? Тогда полюбуйтесь! – и с этими словами трубач кивнул на умирающего.

Умирающий, понимая, что теперь все смотрят на него, перестал стонать. Гаспар склонился в седле, глянул на обезображенное лицо солдата и, сознавая, что это глупо, тем не менее сказал:

– От ожога хорошо помогает березовая пыль. Приложить и покрыть полотном.

– Пыль, – задумчиво повторил трубач. – Пыль от наших надежд. Что ж, спасибо и на этом. Ну а теперь, – и он отвернулся к костру, – уходите. Нечего славным героям болтать с дезертирами.

Однако никто не двинулся с места.

Тогда трубач схватил горящую головню, вскочил и гневно закричал:

– Проваливайте прочь! Прочь! Цепные псы, саранча! Лакеи коронованного ублюдка! Я всех вас ненавижу! – трубач швырнул в сержанта головней, но промахнулся. Головня упала в снег и зашипела, угасая. Трубач закрыл лицо руками и медленно опустился на колени, потом ничком повалился в сугроб и затих. Было видно, как судорожно подрагивают его плечи.

Все молчали. Но вот умирающий что-то прошептал, и его неразговорчивый товарищ, обернувшись к сержанту, спросил:

– Ну так что вам еще рассказать? Или, может, уже все же хватит?!

Вместо ответа сержант развернул лошадь и молча поехал прочь. Туда, где за ближайшим поворотом он, как сказал трубач, мог встретить императора. Копыта мягко утопали в снегу. Похрапывали лошади. Солдаты о чем-то вполголоса спорили. Сержант молчал. Зимой, подумал он, конечно, холодно, но зато зимний лес благоприятствует спокойному течению мыслей, воображение дремлет, желания смиряют свой пыл… А может, мысли просто замерзают? Человек покоряется холоду, кровь стынет в жилах – но не от страха, конечно, а просто от лени, – и уже ничего не хочется, и уже ни к чему не стремишься. Доедешь, думаешь – и это хорошо, ну а нет, так и это не страшно. Ведь как будто бы, можно подумать, тебя там кто-то ждет. Да! Как будто бы можно представить, что император в окружении своих верных маршалов стоит на высоком холме и не отрываясь смотрит на далекий горизонт и всё гадает, а где же сержант, где наш верный и славный защитник, надежда Франции, опора правящей династии!? Ах, как запаздывает, ах, гоните вестовых, немедленно доставьте его мне живым или мертвым – нет, только живым! И чтобы я, чтобы мы…