Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ

— Предатель! Кто твои сообщники? Молчишь?! Я тебя живым втопчу в землю, а своего добьюсь... Бернард!

— Признайся, Георг! Признаешься — в живых останешься, а то... — Отпусти, гад, все скажу! — голос Георга прерывистый, со сдерживаемой болью. — Отпусти! Пусть твой кат отойдет…

— Отпусти, Бернард! Говори...

— И до меня черед дошел! — с одышкой проговорил лесник. — Жаль... Хотел увидеть, как вы по щелям клопами расползетесь, а вас будут выкуривать и давить... Давить безжалостно, беспощадно!

— Заткнись, сволочь! — исступленно рявкнул оберштурмфюрер. — Куда бандитов спрятал?

— Скажу, все скажу...

— А-а-а! — отчаянный крик. — А-а-а-а...

Шум, грохот, торопливый топот подкованных каблуков, тяжелое падение на пол.

— Бах... Бах... — дважды оглушительно бухнуло ружье, а в ответ хлесткие, как удары бича, пистолетные выстрелы.

— Оберштурмфюрер?! Обер...

— Чего ты его трясешь? Видишь, какая дыра в груди!

— Кто бы подумал?! Ах ты, сволочь...

— Отставить! Чего ты мертвеца пинаешь, идиот несчастный! Надо было обезоружить, а не стрелять. И полицейский убит. С нас в управлении с самих шкуру спустят. След потеряли...

— Я не виноват, господин комиссар...

— Стрелять любой идиот умеет, а до ниточки не каждый докопается. Я пойду к рации, а вы снова обыщите дом, каждую щелочку проверьте.

— Слушаюсь!

Костя согнулся вдвое, сквозь плотно стиснутые зубы едва слышится на высокой ноте: «А-а-а-а...» Женевьева бьется в нервном припадке, кусает Сережкину руку, которой он ей рот зажал. Вот-вот сорвется, по-бабьи заголосит, заколотится на полу. Он торопливо зажег фонарик, взглянул на искаженное мукой лицо и понял, что француженка на последнем пределе. Скороговоркой, одними губами зашептал:

— Женька, с фрицами не криком борются, а оружием... Переводи ей, Костя, переводи... Кричи не кричи, их не напугаешь. Над тобой же начнут изголяться, ржать. Пулей их надо брать, ножом, гранатой. Потерпи, Женька, они еще пожалеют, што сучки-матери их на свет породили... Потерпи, девонька! — Он прислушался. — Че она бормочет? Не чокнулась случаем?

— Не знаю... Что-то по-своему, должно быть молитву.

— Скажи Серьожке, больше не буду плакать. Пусть свет уберет, боши еще не ушли.

Наверху топот, грохот опрокидываемой мебели, хруст стеклянных осколков под каблуками. Похоже, гитлеровцы крушат все подряд, как делали в завоеванных странах. С погромов они начали в Германии, погромами и заканчивают, — подумалось Косте. Он напряженно вслушивался, стремясь не пропустить что-либо важное для себя.

— Подвал и чердак осмотрены? — хлопнула дверь, прозвучали четкие шаги.

— Осмотрены, господин комиссар, никаких следов не обнаружено.

— Нам приказано остаться в засаде, оцепление снимается. Трупы вынести в машину и отправить...

— Лесник...

— Без исключений! Заведите мотоциклы в сарай. Лисовский нервно зевнул. Положение осложнилось, как они выберутся теперь из подземелья? Когда снимут засаду, неизвестно, а сидеть в давящей мгле не хватит терпения. Да и Эрих должен прийти. И угодит в лапы гитлеровцев. Необходимо что-то срочно предпринять... Он пересказал Груздеву разговор гестаповцев.

После недолгой паузы в камине заскрежетала кочерга.

— Бернард! Кто из ваших курит сигары?

— Гавана?! Настоящая гавана! Я семь лет не видел таких сигар.

— Что ты дергаешься, Бернард?

— Мне необходимо показаться врачу, господин комиссар. После пинка я не могу разогнуться.

— Ха-ха-ха! — сухо рассмеялся комиссар. — Войска штурмвафельн в евнухах не нуждаются! Ха-ха! Плохи твои дела, Бернард. Иди на пост.

Осторожные шаги, когда боятся сделать лишнее движение, и вдруг чуть не под самым ухом голос гестаповца, размышляющего вслух.

— Выскочка, сутенер, все дело испортил... И те, повыше, кому операцию доверили? Оберштурмфюрер! Круглый идиот! Ему теперь плевать, а как я буду оправдываться? Полицейский толком не допрошен, от лесника ни слова не добились... Ни примет, ни фамилий... Шрам?! Да у любого корпоранта на лице столько шрамов, что живого места не увидишь. И у Отто Скорцени шрам на щеке... Подлая служба, когда работаешь под началом всяких выскочек! Куда исчезли танкисты, как сумели проскочить сквозь оцепление? Девка и старуха... Зря рацию отправил! — гестаповец с досадой прищелкнул пальцами. Четко слышалось каждое слово, погромыхивание кочерги, — станции и поезда взяты под контроль, а если они в доме прячутся? И без того хлопот хватает, неделями не высыпаюсь... Бернард!

— Слушаю, господин комиссар!

— Свари кофе из наших запасов, да покрепче. И остальным по чашечке, чтоб не спали, — голос отдалился от камина, стал неразборчив.

Костя передал Сергею монолог гестаповца.

— Форма и шрам, больше они о нас ничего не знают?! — переспросил тот и, получив утвердительный ответ, повеселел. — Этого варнака отсюда нельзя выпускать. Ого, без пяти два! Если он давно не дрых, то скоро заклюет носом...

Медленно и томительно тянулось время. Бернард принес гестаповцу кофе, и тот, удобно устроившись у камина, в одиночку громко прихлебывал из чашки. Потом повозился в плетеном скрипучем кресле и притих. Сергей придремал с открытыми глазами и очнулся, когда рядом шевельнулась Женевьева, удивился, что смутно различает очертания подземной комнаты. Струхнул, подумав, что ему мерещится, пока не сообразил: глаза привыкли к темноте. На светящемся циферблате без десяти четыре. Пора действовать, иначе проворонишь царствие небесное!

Включил фонарик и еле успел зажать рот перепуганной со сна Женевьеве. На Костин вопросительный взгляд постучал по циферблату и приложил палец к губам. Снял, стараясь не шуметь, плащ, мундир, сбросив сапоги, решив, что в шерстяных носках бесшумней красться по дому. Автомат отдал француженке. За пояс, рядом с канадским ножом, засунул пистолет, в карманы бриджей положил по гранате. Обнял девушку, поцеловал:

— Если че случится, не поминай лихом!

Она будто поняла его и сдавленным шепотом напутствовала:

— Я буду молить деву сохранить тебя.

Втиснулся широкими плечами в лаз, повернулся к Косте и шепнул

— А ты, чуть што, не жалей патронов и гранат, пробивайся с Женькой к мотоциклу. Не забудь шины у остальных продырявить. Ну, пока, чалдон!

Медленно, до отказа, опустил рычаг, потушил фонарик, потянул на себя потайную дверь и скользнул в узкий проем. Затаив дыхание, с ножом в руке, на цыпочках крался по ступенькам. Поднялся до уровня пола, выглянул. У входной двери на стуле дремлет гестаповец в кожаном пальто. Голова склонилась на грудь, чуть слышен храп. Ни одна половица не скрипнула под Сергеем, когда он подбирался к гитлеровцу. Ловко зажал рот, сильно ударил ножом под левую лопатку. Судорога покорежила тело фашиста, выгнула его дугой. Подергался и затих. Парень осторожно опустил его к порогу, перевел дыхание и в прихожую, а из нее — на кухню.