Жеральд Мессадье - Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда

Образ Данаи возник в памяти Себастьяна внезапно, словно летняя гроза. Она сказала, что любила его. Любила? После одной давней беседы с Соломоном ему никак не удавалось понять смысл этого слова. Брат Игнасио тоже его любил. А почему бы тогда и не графиня Миранда? Оба хотели обладать им.

А он сам? Ведь он тоже хотел обладать Данаей.

Сын наблюдал за отцом, заинтригованный его рассеянным взглядом. Себастьян поднял глаза. Дым сносило в сторону окна, и к терпкому аромату табака примешивалось благоухание роз. Вместе они образовывали некий третий запах, совершенный в своей двуполости.

— Александр, вы меня любите, предполагаю?

— Да, отец, — ответил сын, удивленно засмеявшись и положив свой бамбуковый хлыстик на сундук.

— И вы предполагаете, что я вас тоже люблю?

— Да, отец, — ответил Александр, на этот раз растерянно.

— Вы правы. Ну что ж. Мы больше не должны любить друг друга.

Себастьян посмотрел на своего сына весело, но решительно. Сбитый с толку Александр нахмурился:

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы когда-нибудь размышляли об этом чувстве?

— О любви?

— В самом деле, его так называют.

— Да… Но я не понимаю…

— А вам не приходило в голову, что оно выражает стремление к обладанию?

Александр заморгал.

— Хочется обладать тем, что любишь, — пояснил Себастьян.

— Разве это не естественно?

— Вот именно. Ненависть тоже естественна. Людей или вещи любят не за то, чем они являются, но из потребности подчинить их своей воле.

— И дальше?

— Дальше теряют уважение к любимому предмету. Ведь ни любовь, ни ненависть не бескорыстны. И если предмет любви питает другие желания, их хотят подавить. Он сопротивляется. Рождается конфликт. Возникает нелюбовь, а то и ненависть.

Александр рассмеялся.

— Как это у вас выходит! Из-за нескольких разногласий…

— Они были бы не так тягостны, если бы не вмешалась любовь.

— Но почему же мы должны перестать любить друг друга? Я вам мешаю?

— Нисколько. Но я подумал, что, если бы мы отказались от этого чувства и постарались относиться друг к другу как к самим себе, наши узы стали бы гораздо глубже и не так примитивны.

Александр сел, окончательно сбитый с толку.

— Как к самим себе? — переспросил он.

— Если я буду относиться к вам не как к своему любимому сыну, но как к самостоятельному, обособленному существу, которого из уважения требуется понять, а не просто навязывать ему свою волю, значит, я отождествлю себя с вами.

Александр улыбнулся, и Себастьян вдруг почувствовал, как трудно ему будет бороться со своей привязанностью к этому юноше, столь щедро одаренному природой, но при этом начисто лишенному рисовки и бахвальства, свойственных его сверстникам.

— Вам легче это сделать, отец, поскольку из нас двоих именно вы располагаете авторитетом. Не припомню, чтобы я когда-нибудь навязывал вам свою волю.

— Верно, вы подчинялись моей. Но однажды вы взбунтуетесь под предлогом, будто с годами я повредился в рассудке. И тогда вы будете испытывать ко мне только жалость, втайне мечтая, чтобы небо укоротило мою старость.

Александра сотряс беззвучный смех.

— Подобным же образом, — продолжил Себастьян, — полагая, что я — это вы, я не буду пытаться навязывать вам свою волю, когда сочту, будто вы совершаете ошибку. Я просто укажу вам на нее, как это делают с самим собой, или как я сделал бы это для друга.

Александр задумался.

— Вы хотите стать мной? — спросил он недоверчиво.

— И чтобы вы стали мной.

— А как мне это сделать? Я уже больше года живу с вами, но почти ничего о вас не знаю.

— Потому что вы были кем-то другим, — ответил Себастьян с нажимом. — Вы лишь в четырнадцать лет открыли для себя отца, которого никогда не видели. Я был для вас тайной.

— Вы и сейчас тайна.

— Вот видите.

Оба помолчали.

— Я восхищаюсь вами, — заговорил снова Александр. — Неужели теперь надо перестать? Если я — это вы, то мне придется подавить свое восхищение, а это наполнит меня тщеславием.

— Почему вы мной восхищаетесь?

— Ваша непринужденность, ваша таинственная способность разгадывать людей и ситуации, ваша отстраненность от них…

— Я приобрел это ценой страдания.

— Другие нет. И вы продолжаете меня удивлять.

— Отождествив себя со мной, вы тоже приобретете все это.

Молодой человек задумался над явно неожиданными для него словами.

— А вы восхищаетесь мной? — спросил он.

Вопрос был несколько провокационный.

— Да.

— Почему?

— Ваша мать прекрасно вас воспитала. Вы человек прямой, но способный на уловку. Волевой, но интуитивный. Ваша духовная утонченность проявляется в том, как вы держите себя. Все эти качества особенно заметны, когда я вижу вас в седле. Всадник сразу обнаруживает свою натуру: трус он или храбрец, простак или плут.

Похвала вызвала улыбку Александра.

— Воздайте за это честь и моей двоюродной бабушке, княгине, — сказал он. — Она была для меня второй матерью.

Юноша помолчал, потом добавил:

— Старая княгиня часто жалела, что вы уехали. Это она внушила мне желание узнать вас. Она говорила, что вы похожи на дикого коня.

— На дикого коня? — удивился Себастьян.

Александр кивнул головой.

— Она говорила, что вы, должно быть, много страдали, потому и остерегаетесь других людей.

Его взгляд стал настойчивым.

— Вы не хотите рассказать мне об этих страданиях, отец?

— Когда-нибудь. Сейчас скажу только, что их причинило рабство. Когда я был в вашем возрасте, со мной обращались как с домашним животным.

— И при этом наверняка считали, что любят вас?

Себастьян улыбнулся:

— Наверняка.

— Отсюда ваше недоверие к любви.

Себастьян кивнул: интуиция не подвела юношу.

— И вы считаете, что моя мать не сумела бы приручить дикого скакуна? — спросил Александр.

— Вот именно. Но она бы не поняла своей ошибки и однажды испытала бы разочарование.

— И так со всеми женщинами?

— Не могу поручиться за всех женщин, я их знал довольно мало. Но могу сказать, что чем они честнее, тем больше склонны смотреть на любовь как на обмен.

— Обмен?

— Да. Отдают тебе свое тело в обмен на всего тебя. Притворяются, будто считают мужчину своим господином, но на самом деле сами становятся его госпожами. Не случайно по-французски любовница и госпожа обозначаются одним словом — maitresse.

Александр встал.

— Видите ли, отец, прежде чем мы станем друг другом, позвольте мне сказать вам, что вы меня все-таки восхищаете. Я вот думаю, слышал ли когда-нибудь сын от своего отца столь удивительные речи. И столь же лестные.

— Уступаю вам свое рабочее место, — сказал Себастьян, также вставая. — Завтра отдадим наши письма управляющему. Мне осталось написать еще одно, Соломону.